Убиение Андрея Киевского. Дело Бейлиса – "смотр сил" - Назаров Михаил Викторович

(Добился: сделали второе обвинительное заключение. Но с "ритуалом" не покончили, а сочли доказанным сам факт "ритуальных" признаков преступления, совершенного на еврейском заводе, хотя и оправдали за недостатком улик лично Бейлиса – об этом двойном итоге процесса Кацис, естественно, тоже предпочитает не рассуждать. Он лишь приводит без комментариев статью Жаботинского "Первая половина вердикта", который изо всех сил старается умалить и исказить судебное решение, давая как бы инструкции всем будущим "исследователям" и авторам статей в энциклопедиях – а что еще евреям оставалось делать? Не признавать же доказанность "ритуала".)

Еще одно прозрение нашего "теолога": «В случае Флоренского мы имеем пример некоего экстатического самоубеждения православного в реальности пресуществления вина и хлеба в Тело и Кровь Господню через уверение самого себя в аналогичную веру и "неизбежные" с этой точки зрения действия антипода христиан – евреев» (с. 358). Переведем то, что хочет сказать доктор Кацис об "убеждении" о. Павла: мол, если в православной литургии настоящая Кровь Господня, то и у жидов-антихристиан должна быть настоящая кровь в их ритуальных убийствах.

Причем на «фанатичного теоретика» антисемитизма Флоренского, мать которого – армянка, опять-таки исходное влияние оказал пресловутый "курбан" – в детстве Павел видел жертвоприношение барана у армянских родственников (с. 390). Без этого детского впечатления, которое стало «началом духовного пути», усугубленного затем «заведомо экстатическим характером имяславия» (с. 388-400), столь интеллигентный о. Павел в столь примитивную «антисемитскую мифологему кровавого навета» не поверил бы. А сами евреи тут опять-таки совершенно не причем – их просто «не любят», как объяснял эту проблему Жаботинский.

Кацис горд этим своим "антисемитским" разбором имяславия и публикаций Розанова и Флоренского: «В любом случае, теперь религиозно-политический фон дела Бейлиса далек от однозначности, традиционной для большинства работ наших предшественников» (с. 298). Это уж точно: еще никому из "сугубо православных теологов" не удавалось, например, открыть, что преп. Елизавета Феодоровна – "великомученица", поскольку Великая Княгиня (с. 280); что использование католиками облатки для причастия предписывается их символом веры (с. 356); что апостол Павел до обращения был иудейским "первосвященником" (с. 367-368); или что "Отче наш" – это и есть «та самая» Иисусова молитва в имяславии, «вокруг которой во времена бейлисиады идет богословский спор» (с. 297). Неплохая иллюстрация того, что "дело Бейлиса" и "кровавые жертвы" имеют к имяславию такое же отношение, как еврейский филолог Кацис к православному богословию.

Вот таким образом, вместо того, чтобы обратиться, с одной стороны – к Евангелию и святым отцам (св. Иоанну Златоусту и др.), то есть к основам учения Церкви по еврейскому вопросу, и с другой стороны – к антихристианским, расистским законам Талмуда, доктор Кацис глубокомысленно выискивает малейшие следы своего "кровавонаветного мифогенеза" везде, где только можно – в остатках языческих обрядов на Балканах, у католиков, скопцов, хлыстов, монахов-имяславцев, в «русском обычае битья жен, которые должны любить побои любимого мужа» (с. 338), в «деятельности при царской семье мистика Распутина» (с. 271), – время от времени приговаривая: «Это признание дорогого стоит». Мол, "кровавый навет" существовал всегда, у всех и против всех. В этом смысле нет разницы между хасидизмом, хлыстовством и православным исихазмом (филологу Кацису тут нравится и созвучие терминов – отсюда в книге столько глубокомысленного внимания к имяславию). Евреи на этом фоне – всего лишь досадный и особенно несправедливый, ибо "научно опровергнутый", частный случай. Иными словами, почву для "кровавого навета" можно найти везде – только не в человеконенавистническом учении талмудистов-каббалистов и его реальном воплощении в сотнях обезкровленных детских трупиков.

Сама технология Киевского процесса, согласно еще одному "открытию" доктора Кациса, подражательски «скопирована» русскими с предшествовавшего «модельного» процесса в Австро-Венгрии над двойным ритуальным убийцей Гильзнером (с. 96-103, 251). Не будь осуждения чешскими присяжными еврея Гильзнера – ни за что русские юристы в Киеве не догадались бы, какое обвинение предъявить ритуальному убийце еврею Бейлису. Причем, оказывается, эксперты обвинения – «малооригинальные в своих доводах любители "ритуала" шли на суд, точно зная, что взгляды их давно опровергнуты» (с. 155).

Поэтому-то «давно опровергнутые» взгляды «специального внимания не заслуживают», «здесь мы их не повторяем» (с. 240), – неоднократно замечает доктор Кацис в своем исследовании. Тем более, что по его утверждению, «многие "ритуальные" обвинения евреев прямо базируются на соответствующих местах ... чаще выдуманных еврейских книг» (с. 30, курсив наш. – М.Н.).

Тем не менее можно поблагодарить доктора Кациса за некоторые полезные сведения:

– Кацис неоднократно напоминает, что «не обвинение [прокурор] пришло к выводу о необходимости постановки ритуального процесса, а адвокаты Бейлиса Марголин и Грузенберг добивались этого» (с. 216). (См. подробнее в послесловии "Смотр сил").

– В книге находим еще одно доказательство того, что "Комитет защиты Бейлиса" выкупал у служащих закрытую информацию о ходе следствия и пересылал ее в заграничные еврейские центры, например, – председателю "Американского еврейского комитета" Л. Маршаллу для подготовки опровержений.

Экспертизу Пранайтиса и Сикорского, работы прот.-проф. Буткевича доктор Кацис "опровергает" оценками такого научного авторитета, как управделами Совнаркома Бонч-Бруевич (с. 276). Ну, и выступавший на суде московский раввин Мазе, конечно, дал блестящее опровержение "инсинуациям Пранайтиса", сообщив об «общей гуманности еврейского законодательства» и о талмудической «гуманности, которая сквозит в каждом слове» (с. 196-197).

В качестве приведенного раввином опровержения предписанных преступлений в Талмуде и "Шулхан арухе" Кацис ссылается на действительно частую там фразу, что совершение таких преступлений будет «осквернением святого Имени [б-жиего]» (с. 198). Но и раввин, и ученый Кацис умалчивают, что это "осквернение" наступит лишь в том случае, если преступление станет известно гоям. Если же удастся скрыть от них – то это преступление считается не "осквернением", а исполнением закона об отношении к гою как животному. Это в Талмуде и в "Шулхан арухе" четко прописано во многих подобных местах.

Потому-то приведенных экспертами слишком уж убийственных примеров ("лучшего из гоев убей" и т.п.) из еврейских  "священных книг" Кацис не пытается рассмотреть даже как филолог, чтобы хотя бы заявить, что подобные законы следует понимать "в прямо противоположном смысле" (как это заявил 6.2.2005 президент "Российского еврейского конгресса" Слуцкер в знаменитой теледуэли по "Письму 500" с депутатами Крутовым и Собко).

Доктор Кацис предпочитает "научно" объявить все это просто «бредом», который, впрочем, связан «с пониманием Троицы... в христианстве» (с. 181). Разумеется, «непризнание иудеями Христа [Сына Божия] приводит к лишению их Завета с Богом Отцом» (с. 182), – мелькает у Кациса светлая мысль о "бредовой" христианской логике отношения к иудеям, заповеданной нам Самим Христом (Ин. 8:16-19). И это – единственное близкое к истине место во всей книге, которое могло бы во вдумчивом развитии объяснить "сугубому теологу" всю проблематику иудейского ритуального сатанизма, – но оно тут же тонет в пузырящейся от усилий автора "кровавонаветной" жиже.