Наследство последнего императора - Николай Волынский

Авдеев набрал в грудь воздуху, приготовившись добить ее чем-нибудь пообиднее, как раздался грудной голос Татьяны:

– Александр Дмитриевич, я прошу извинения… – ее стул был рядом, всего в двух шагах от него, поэтому ей и идти к нему не понадобилось. Она просто встала, повернулась к нему и протянула свою тарелку. – Может быть, вам понравятся мои? Только не сердитесь, пожалуйста, ни на сестру мою, ни на меня: мы вполне искренне просим вас сделать одолжение – возьмите, пожалуйста.

Тем временем Авдеев все-таки нашел нужные слова. Он решил ими ударить наотмашь эту царскую дочку, великую княжну, самую гордую из них. Но почему-то правильно найденные, очень нужные и точные слова остановились у него в горле и застряли там, словно острая рыбья кость, отозвавшись неожиданно пронзительной болью. И он внезапно испугался, что сейчас, не приведи Господь (о, он вспомнил и этого ихнего Бога!), задохнется и забьется в кашле, как давеча Файка Сафонов. И, охваченный этой невыносимой болью в горле, он резко шагнул к Татьяне и тоже выбил из ее рук тарелку – точным ударом снизу. Вермишель взлетела фейерверком и шлепнулась на носки его сапог, одна котлета отлетела неведомо куда, вторая, падая вниз, задела Татьяну по плечу. Девушка закусила нижнюю губу, на которой выступила капелька крови. Сдержаться они не сумела, слезы покатились по щекам, она резко отвернулась и села.

Тут буквально краем левого глаза Авдеев почувствовал опасность. Повернул голову и увидел своего главного врага – Демидову, бледную от ярости. Даже узел на ее макушке – «кичка», называли его дети – дрожал. Авдеев понял, что Демидова сейчас вцепится ему в лицо своими когтями, и рука его сама потянулась к револьверу, но вместо револьвера она вдруг ощутила чье-то легкое и нежное прикосновение.

Перед ним стояла Анастасия. Она глядела на него снизу вверх, широко раскрыв глаза, и безмолвно протягивала ему свою тарелку, на которой лежала одна котлета.

– Одну я уже съела, – прошептала она, – И вермишель… Извините, пожалуйста. Но вторая – хорошая, я ее даже не трогала… даже не прикоснулась… пожалуйста, возьмите.

Авдеев смотрел на нее и перестал что-либо понимать. «Черт, где это я?» – удивился он. Оглядел, словно впервые, столовую, задержался на Зотове, который стоял, разинув рот. «А этот что здесь делает?» – нелепо подумал Авдеев. Потом медленно повернулся и зашаркал к выходу. За ним поспешил Зотов.

Обед закончился в полном молчании. Практически все осталось несъеденным. Демидова и девочки убрали со стола – опять осталась гора еды. Алексей сказал:

– Анна Стефановна! Нюта!

– Да, Алексей Николаевич, – отозвалась Демидова, вытаскивая из-под стола последнюю котлету.

– Нюта, – он показал на гору еды, потом на дверь. – Может, отдать им… остальным?

– Ни в коем случае, Алексей Николаевич! Хватит! – строго возразила Демидова. – Уж лучше собакам.

Следующий день опять оказался «негостевым». С утра был дождь, на прогулку никто не пошел, кроме Николая и Алексея. Он укутал сына во фланелевое одеяло, вынес на руках в сад и посадил его на скамью под навесом и сам сел рядом. Так они в молчании наблюдали, как дрожат молодые листья у дубка в саду, поблескивают жемчужины капель на иглах двух елочек, как мягко, словно пряди женских волос, развеваются ветки плакучих берез.

– Странно папа, – сказал Алексей, – почему они это называют садом? Здесь ни одного фруктового дерева. Назвали бы парком, что ли…

– Очевидно, – уверенно заявил Николай, – таковы местные свойства русского языка.

Как раз вчера в библиотеке хозяина дома, инженера Ипатьева, ему попалась какая-то книжка без начала и конца; автора он установил по типографским пометам – Бодуэн де Куртенэ– и очень удивился, обнаружив, что инженер интересуется подобными темами. Но еще больше его удивило то, что иностранец, судя по имени, француз да еще аристократ, так тонко разбирается в особенностях русского языка[156].

– В разных местностях России, вернее сказать, Великороссии, – продолжил Николай, – одни и те же слова могут иногда иметь совершенно разные значения и обозначать абсолютно разные вещи. И когда с подобным сталкиваешься, удивлению нет конца. Помню, как-то на маневрах в Ропше – а было мне столько же лет, сколько сейчас тебе, – я тогда был, как и ты, в чине сержанта, услышал, как один солдатик, уроженец какой-то псковской деревни, рассказывал товарищам байку из своей жизни и сообщил им при этом: «Ну, батька с маткой весь день орали в поле, а меня с сестренкой заставили полы пахать…»

Алексей от души расхохотался.

– Вот так и мы все смеялись! – улыбнулся Николай. – Решили, что его родители сошли с ума.

– Ну, орать в поле, – это я понял, – сказал Алексей. – Оратай – пахарь, это мне Петр Васильевич говорил. А «полы пахать»? Что это?

– Мыть. Мыть полы. – И добавил – с той обстоятельностью, которую всегда при объяснениях требовал Алексей. – То есть, получается, отец с матерью с утра до вечера трудились в поле, пахали… Отец, верно, шел с сохой, а, может, если побогаче был, то с плугом, а жена, мать детей, направляла лошадь, ведя в поводу. А детям приказали вымыть избу.

– Не всю избу, а полы в избе, – уточнил сын. Он любил точность во всем. – Чудно все-таки. Почему не пользоваться понятными для всех словами?

Николай пожал плечами.

– Мне блаженной памяти воспитатель мой Константин Петрович Победоносцев как-то пытался разъяснить этот феномен. Он и лингвистикой интересовался и мне свой интерес отчасти привил. Диалекты, всякие местные слова и словечки, непонятные выражения внутри одного и того же народа возникают потому, что население в большей своей части не имеет доступа к правильному литературному языку. И возникают, имея место, совершенно невообразимые курьезы! Представь себе, в Орловской губернии есть деревня, даже не деревня, а село – большое довольно, но разделенное надвое рекой Окой. И что наблюдается: на одном берегу жители говорят «чапля, чыпленок», вместо цапли и цыпленка, то есть «чокают», а на другом – «цокают»: говорят – «цайник», «цисто», то есть вместо «ц» – «ч»!..[157]

Алексей засмеялся.

– Наоборот! Смешно!

– Ну да, верно, наоборот, – подтвердил Николай. – А по России еще больше можно наблюдать таких диалектов. Я уж не говорю про малоросский диалект. В прошлом году мне довелось прочитать в «Современнике», что нашлись в Малороссии деятели, именующие себя профессорами… Сейчас вспомню шельмеца… – Николай потер виски. – Это у Чехова есть лошадиная фамилия, а у этого – голова садовая… Вспомнил: Грушевский! Да, Грушевский. Он сейчас какой-то еще политический воротила в той части России, которая, я надеюсь, только временно, отошла немцам…

– И что голова садовая? – вернул его к теме Алексей.

– «Голова Грушевская» заявила, даже не соображая, видимо, что говорит, что «малороссийская мова» – тамошний диалект русского языка – есть совершенно самостоятельный язык! Можешь себе представить?

– Могу, – подтвердил Алексей. – Но зачем-то это ему стало нужно!

– Да! Совершенно верно! «Стало нужно»! Нужно, чтобы утверждать далее, будто малороссы – какой-то другой, самостоятельный народ!

– И неужели у этого идиота нашлись слушатели?

– И немало! – заявил Николай. – И не просто слушатели, а единомышленники. Им сие понадобилось, чтобы оторвать на таком якобы «научном» основании, от России целый кусок и назвать его отдельным «государством Украиной»!

– Это не профессор, – твердо заявил Алексей. – Это государственный преступник.

– Ты абсолютно прав, – согласился Николай. – Ведь грамотному человеку достаточно посмотреть на словарный состав «мовы», и он легко убедится, что в ней огромное количество польских слов. Еще больше – чисто немецких. В грамматике – конструкции, просто списанные с грамматики немецкой. Мне в свое время оказалось достаточно таких аргументов, чтобы осознать и принять правоту Константина Петровича. Хотя я его спрашивал: «Как же «мову» можно считать диалектом, если есть поэты и писатели, которые ею пользуются и сочиняют на ней?» На что он мне отвечал: «Есть люди – целые категории людей, пользующиеся языком преступников – воров и бандитов, офеньским языком. Даже стихи и песни сочиняют на нем. Но мы их не считаем отдельным народом. В Германии есть швабы и есть баварцы – они вообще друг друга не понимают, когда говорят на своих диалектах. Но это один народ – немцы. У нас, в Великороссии есть брянский диалект, непонятный рязанцу. Но мы же не считаем тех же рязанцев «отдельным» народом! Что же касается малороссов, то они почти два века были под польским владычеством, и паны вместе с немцами и сочинили им «мову», и внедрили ее в наш единокровный народ, живший на Украйне – на краю России. И потом всегда находились мерзавцы, которые на этом основании пытались разорвать единое тело нашего государства, разделить и разорвать единый народ.