Слабость плоти - Мастер_Угвей

приказа нашего отца. А потому, чтобы случаем не спровоцировать новый кризис, никто не даже не пытался заговорить с ним. Я в том числе.

Сидящие рядом Робаут и Мортарион также общались только со своими сыновьями. Насколько я знал, у лидера Ультрамаринов не было конфликтов с нашим главным мастером биологического оружия, но тот открыто завидовал лёгкому и беззаботному детству брата, упавшего в руки королевской семьи Макрагга, и тому, какую огромную космическую империю он успел построить. Реакция выросшего жнеца посевов, упавшего на умиравшую от яда планету, вполне понятна, однако всё равно чересчур детская. Мортарион показательно не разговаривал с братом, пусть это и никак не влияло ни на самого Гиллимана, ни на людей вокруг него. Лишь мнение окружающих о самом Владыке Гвардии Смерти становилось хуже.

Самая оживлённая беседа велась в группе Магнуса, Хоруса, Лоргара и Вулкана. Братья обсуждали былые победы, шутили, вспоминая редкие неудачи, и просто рассуждали на тему того, каким они видят будущее человечество. Неудивительно, что собравшиеся вместе мастера дипломатии и переговоров быстро установили контакт, но поражало насколько успешно — даже мне издалека было любопытно слышать разговор Хоруса и Лоргара насчёт Имперской истины и общего будущего после конца Великого Похода. Не было ссор, интриг или конфликтов — лишь культурная беседа двух мастеров своего дела, желавших Империуму светлого будущего разными путями, и потому ищущими компромисса.

Угрюмый Корвус сидел один, нервно переглядываясь из стороны в сторону и почему-то слишком долго задерживая взгляды на некоторых из нас — на Лоргаре, Ангроне и почему-то мне. Я видел глаза Коракса и что-то неизвестное было в них — удивительно сильный страх смешанный с сожалением и печалью? Казалось, он увидел нечто, о чём безгранично теперь жалеет. Но прежде чем я успел что-либо ещё увидеть в них, он столь же резко их отвёл, откинувшись на спинку стула и погрузившись в тени.

Неизвестно, сколько бы ещё продолжались эти разговоры, если бы главная фигура во всей галактике в один момент не подняла руку и не осмотрела всё великое собрание. Одна фраза Императора словно бы стёрла любой шум, оставив идеальную тишину. Отец не кричал, и говорил самым спокойным голосом из возможных, однако даже в нём было силу, перед которой преклонялись все:

— Великий совет считается открытым.

Глава 65

Клинок, молот и кинжал

Джагатай отлично понимал, что такое уважение и авторитет. Каким бы великим воином он не был, сколько бы достойнейших врагов не пало из-за его клинка, и как бы высоко он не забрался в ходе своей охоты, но он всегда помнил того, кто позволил ему вырваться из сковывающих ограничений родного Чогориса. В своих степях он был непобедимым вождём и Каганом, однако не было для него счастья в жизни без риска и достойных целей. Ибо какой был смысл в мече, если не было цели, достойной того, чтобы хотя бы вытащить его из ножен?

Именно потому, когда его отец предоставил ему новую цель в виде завоевания самих звёзд, потребовав в обмен лишь его верность, то Джагатай пусть и показывал внешнее неприятие, в душе был искренне рад возможности стать частью вечной охоты, где достойные враги никогда не кончатся.

Даже страх смерти от неповиновения был чем-то напускным и блеклым по сравнению с простыми истинами, до которых он дошёл своим умом — Хан никогда не страшился смерти, однако не видел смысла сгинут бесславно и столь глупо, стоило ему только отказать отцу.

Джагатай привык, чтобы перед ним вставали на колени. Он привык никому не подчиняться и делать то, что захочет. Он свергал тиранов, останавливал кровожадных завоевателей и убивал деспотичных императоров — однако его отец был исключением из всех правил, известных смертным.

Хан объединил весь мир и создал свою империю, предлагая любому встречному жизнь в качестве верного вассала или смерть от его рук, а потому когда к нему самому пришли с подобным предложением, у него оставался лишь один выбор.

Только об одном он попросил своего отца, прежде чем склонить перед ним голову — о желании сохранить культуру его родины и сделать её достойной частью Великого Крестового похода. И когда Император дал своё слово, Джагатай был всей душой уверен в его крепости и нерушимости.

Единственный раз в своей жизни он опустился на колени, и произнёс клятву вечной верности в качестве ятагана для своего отца. И как бы история не повернулась, какой бы оборот не приняла судьба, но он будет верен ей до последнего удара своего сердца.

Слово — это всего лишь дуновение ветра, если человек, произнёсший его, не готов стоять за него до последнего. Джагатай всегда ценил слово, ибо именно оно поддерживало честь и стержень как человека, так и целых империй. То, как личность относилась к данным обещаниям и отличало достойных от падших, людей от чести от запутавшихся в собственной лжи. Даже самый великий воитель, пошедший против сказанного и единственный раз предавший своих братьев по битве, заслуживает куда меньшего, чем последний безобидный пастух, что стоял за свои слова до последней капли крови.

Именно поэтому сам Хан был тих и не любил плести бесконечную паутину речей — каждая его фраза имела вес, и его слово было не тем, чем можно было разбрасываться. Не все его кровные братья считали также, однако Хан был не тем, кто мог осуждать их. Лишь их отец обладал такой возможностью, и никто не смел даже думать встать рядом с ним.

Уважал ли Джагатай Повелителя человечества? Безусловно. Будучи истинным воином в своей душе, Хан мог легко определить величественную фигуру, коей являлся Император. Хватало одного взгляда на его отца, способного сразить любого противника и уничтожать в одиночку целые армии, не показывая и тени сомнений или страха на лице, чтобы всё понять.

Слово Императора имело вес. Монументальный, недвижимый и не имевший себе равных — если его отец высказал что-то, сама вселенная была гарантом верности. Именно поэтому Повелитель человечества и не делился своими истинными планами, и не раскрывал их раньше времени. Он скрывал свои будущие деяния в тени интриг и секретов, однако никогда не произносил и слова лжи. Таков был их отец — по-настоящему неизвестный для любой души, но в то же время тот, на кого всегда можно было положиться.

Но для Хана это и не было проблемой — клинок не спрашивает руку, направлявшую её о том, что будет