После бури - Фредрик Бакман

тоже. Это клуб твоих соседей, твоих друзей, и девчонки на кассе продуктового магазина, и механика, который чинит твою машину, и учителя, который учит твоих детей. Это клуб юристов и спортивных директоров, пожарных и акушерок. Хоккейный клуб – это девочка, с которой вы играли в лесу и все детство спали спина к спине, девочка, которая и хоккей-то не любит. Клуб – это самый красивый, самый чокнутый парень с огромной улыбкой, вмещающей в себе все самое темное и самое прекрасное. Хоккейный клуб играет не за себя, он играет за нас. Если вы приедете сюда играть против «Бьорнстада», вы будете иметь дело не с пятью игроками и вратарем, вы будете иметь дело с целым городом. Поэтому так много сегодня горело факелов. Здесь были все.

Когда они дошли до здания муниципалитета, какой-то политик сказал громогласную речь об их праве ненавидеть друг друга, но ближе к концу ночи настроение в толпе было скорее радостное. Ана раздобыла пиво, и, чтобы дать ей спокойно выпить, Амат вынужден был сесть за руль машины ее отца. Когда он попытался втолковать ей, что у него нет прав, Ана прошипела: «Тебе, чтобы пить кефир, тоже права нужны? Три педали и руль! Понимаю, конечно, что ты мал еще, но что тут сложного?» От пива она становилась не слишком-то обходительной, но Амат послушался и сделал, как ему велели. Бубу с остальной компанией поехал следом. Они высадили Зазубами у его дома и чуть не заорали на весь квартал «БЬОРНСТАД – ЧЕМПИОН!» просто так, из вредности, но Мае удалось их заткнуть. Она знала, каково это, когда тебе бросают камни в окно, что это делает с человеком. Зазубами вылез на тротуар, посмотрел на нее, и вдруг в его глазах мелькнула глубокая, непонятная ей скорбь, а может быть, даже стыд.

– С тобой все в порядке? – спросила его Мая.

Зазубами смущенно кивнул, глядя на снег. Мая была в зеленой отцовской шапке, низко надвинутой на уши. Когда она протягивала ему руку через окно, глаза ее сверкнули.

– Не дай им завтра забить ни одной шайбы, окей? Ни одной, понял, чувак?

Зазубами снова кивнул. Мая улыбнулась. Машины развернулись и поехали домой, а Зазубами так и стоял на улице, не сказав ни слова из тех, которые хотел бы.

* * *

Когда все машины вернулись в Бьорнстад после факельного шествия, Мира посмотрела на Петера, сидевшего на пассажирском сиденье, и сказала:

– Советую вам с Теему открыть сегодня «Шкуру». Откройте ее для всех. Людям это нужно.

Так они и сделали. На улице выстроилась длинная очередь. Даже Мира пошла туда и, сев рядом с Фраком, выпила стакан пива – всего один. Петер пил пережженный кофе, а Теему отплясывал на столе с голым торсом и в зеленом шарфе на голове. Все Овичи встали за стойку. Беньи вытирал стаканы и передавал их дальше, своей сестре Кате, которая работала в хедском «Овине» с таких лет, когда ей еще и пить было нельзя, а она уже наливала спиртное тамошним пьяницам. Вторая сестра, Габи, стояла на кассе, пока ее ребенок играл на полу в телефоне, а третья, Адри, расхаживала по бару и делала то, что у нее получалось лучше всего: советовала мужикам заткнуть пасть, пока она им сама ее не заткнула.

В конце вечера Фрак сидел один в дальнем конце бара. У него осталось перед Теему еще одно невыполненное обещание. Мира передала нужные ему бумаги, а сам он продал свои дорогие наручные часы и положил деньги в конверт. Дождавшись, когда все уйдут и Беньи домоет посуду и выйдет на улицу покурить, он подошел к сестрам и сказал:

– Я к вам с деловым предложением.

* * *

Автосвалка в Хеде казалась пустынной, но там было полно внимательных глаз и ушей. Кое-где за шторками вагончиков горел слабый свет, а от калитки к маленькому домику ковылял пес, такой старый, что на полпути забыл, куда шел, и вернулся, чтобы начать сначала. У дома остановилась машина, из нее вышла Адри и принялась стучать в дверь, пока к ней не вышел Лев.

– Да?

– Вы Лев?

На нем были тренировочные штаны и застегнутая не на ту пуговицу фланелевая рубашка. Глаза смотрели заспанно, но с любопытством.

– Да?

– Я приехала вернуть Рамонин долг, – сказала Адри и протянула конверт с деньгами, который ей передал Фрак.

Адри и подумать не могла, что станет деловым партнером этого пижона в костюмчике или выкупит вместе с ним самый захудалый бар к югу от Северного полюса, но жизнь, скажем так, никогда не устает преподносить нам сюрпризы. Рамона не оставила завещания, но Фрак с помощью Миры разрулил все юридические вопросы касательно ее наследства – как с арендодателем, так и с банком. Единственное, что им требовалось сейчас, это договор со Львом. А он, к сожалению, заинтересованности не проявил.

– Я не хочу деньги, да? Я хочу бар.

Они встретились взглядами. Вид у Адри был безумный. Льву это очень понравилось, она напоминала его племянниц, те тоже все до единой были психопатками.

– Наш бар – это не просто бар. Если вы хотите именно наш бар, значит, вы ищете проблем на свою задницу, – ответила она.

Кончик его подбородка задумчиво двигался из стороны в сторону, как старый метроном. Лев внимательно выслушал ее угрозу, потом подтянул треники и сказал:

– Алкоголь, да?

Адри выдержала его взгляд в течение нескольких долгих, настороженных минут. Она знала, что Лев, в отличии от нее, вооружен. И все же прошла за ним в дом. Он разлил спиртное из бутылки без этикетки. Адри посмотрела на него и спросила:

– А стаканов побольше нет?

Она сразу ему очень понравилась. Очень. Чокнутая баба.

– Кофейная чашка, да?

– Лучше уж так, чем эта подставка для яйца, – пробормотала Адри, кивнув на стопку, которую он ей выставил.

Они выпили. И немало выпили. Потом они разговаривали о том о сем, кружа вокруг да около истинной темы разговора, как два борца, проверяющие длину удара противника. Лев спрашивал про лес и про город, Адри спрашивала про свалку и утилизацию металлолома. Они говорили о шайках, орудующих в этих местах время от времени и ворующих все, от топлива и инструментов до целых бытовок, которые они вывозят на грузовиках по ночам. У него с ней было много общего, оба ненавидели воров, хотя и его, и ее часто называли ворами. Не черные и не белые, они были серые и смирились со своей природой. Лев спросил, охотится ли она, и Адри взглянула на него так, будто он спросил, ест ли она