Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

Люди хорово, ворохом читали «Шан Ечто»: «Огавакул то сан ивбази!» и при этом бились, яко рогами, лбом об лоб. Трескотня! Причастие буйвола! Расступается недоумение и смыкается ум. Отчим наш! Самопогружение и растворение, устремление к послушничеству, волны благословения с перехлестом и бичеваньем — и чтобы непременно все вместе! Спаянно — за пайкой! Лампочку вкрутите — кнута не видно…

Кормилец в потемках подслеповато прищурился на Ила:

— Чего задумался, стольник? Лицо у тебя — как будто сосут тебе…

«А то нет! — сладостно подумал Ил. — Аж с заглотом! Тонет в пасти, стонет в страсти, расти, расти, сучий хвост, задерись до звезд… Ир-ра-диада!..»

Кормилец вытащил из складок рясы небольшую потемневшую доску, на которой неумело была изображена трехголовая чучундра с корявой надписью «Св. Трёха» (да еще с тремя точками, грамотеи!).

— Знаешь, что это? — щелкнув ногтем по облупленной доске, спросил Кормилец, он же южак Натан Бен-Цви, оленье отродье, у чужака Ила, колымосковского снежного папертного человека Борисыча. — Сие — икона.

Да я ими печь топил, небрежно хотел сказать Ил, но передумал. Чего дикарям про костер тереть… «Ты хоть умеешь колоть иконы, образина?! — думал он. — Тебе, оленятине, только финики липкие пересчитывать — выпала на долю привилегия… Пошел ты к Храму вместе с малюткой-женой!»

Ил знал, икона — окно в иной мир, а иногда и дверь, «калитка». Вот и сейчас на обороте старой доски вдруг — виждь, виждь! — уплотняется, туманно проступает видение: неуклюжие сооружения из стоячих бревен на глинистом холме, привязанные (или прибитые) к бревнам люди… Сплавщики? Низкое, мелко дождливое небо, начало отсчета… Стражи со странными прическами, с мечами за плечами. Лунный свет на рунах их погон. Воин у столба поднимает тяжелое копье… Ил отвернулся.

— Ты разинь мозг! — тем временем втолковывал Кормилец. — Опыт номер 208 (2 + 6 + 200, бет-вав-рейш, БВР) — трагедии знаменье! — завершен. Исчерпан. Причем закончился ничем. Спекся, подгорев. Что же нам таперича — упасть духом на мечи?! Зачем… Просто пора к пенатам. Уходить Домой! Вызывает раз Учитель к черной доске! А мачехе БВР быть полу и пусту, видит Бур…

Ил всхлипнул, молча задергался, горячими толчками выплескивая молоки в ротовое отверстие стоявшей на коленях молодки, Ирки-раззявы. Эх, Ихтиос, телепень, краснобокий князь! При этом он думал: «Дыр Бур щир! Лей не жалей… Ишь, монашка, Катерина Бура! Лютеранка, некоторым образом… На том стою немо… Дался им Бур, прямо луч света… Невнятное лютое чудище, коему поклоняются и коим заклинают. Что это, кто таков?»

Внезапно его озарило — весеннее осенение! — нахватался искр мистических прозрений, невежда, профан, и, кончая, догадался. Бур — это вот чкто! Ну, чокнутые… Опухоль подстелить в головах… В мидрашах упоминается ледяной ад и его големностопный истопник (им самим и топят) — Сын Плотника, Снимающий Нагар, Несущий Свет, Бур ино… Там еще золотой кумирчик, открывающий любые дверцы в сердцах, крылатый ключ к родимым очагам — кадуцей! И сказано в «Книге пустоши»: «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари… Я же не отдам же Некту яблоко, хоть он дерись!» Бытие. Или — Пс. Как обращение к человеку в кабаке — Пс!.. Поэтично. Небеса поведуют искус, по лесам бежала Божья мать, куньей шубкой запахнув поленце… Была такова. Облиняла в три дни.

«Бур вас всех подери!» — пробурчал Ил, впрочем, негромко.

Ира завизжала и ожгла его бичом. И люди внизу, вздрогнув, стали говорить о том, до чего дошли своим гуммом-разумом, жевать резину. И одни говорили, что новая вера — Уходить — хороша. А другие говорили, что новая вера похожа на старую — тоже Броженье. А Ил на веревке — вздох угнетенной твари! — думал, что наверху уже утро и пора спать. Улечься прямо тут, а там потом и остаться жить в пещере этак с дюжину лет, питаясь плодами рожкового дерева (Кормилец, агу — сквозь густую рожь), выплевывая зернышки-караты (отсюда — вес блеска, мера веры), сидеть во тьме и писать книжечку «Младшее Сияние». Немного сена на полу… И изредка — Ира, семя…

Ира, кстати, как только кончила сосать, опять принялась говорить — голова-то освободилась — пищала тривиальщину, святоша костяная, королевша. Пешки в мешках подвывали. А Кормилец, ферязь, спинджак, курдюк круторогий, внимал, сверкая очками, делал понимающее лицо: «Ох, херачит!»

Ил шепнул ему мягко:

— Господин Бен-Цви, у пархов каюр должен быть умней своего олешки…

В ответ Кормилец хотел было двинуть Ила ногой, но как-то смутился, поправил очки, пробормотал:

— Впал в оторопь, босявка? Гм…

— Уходим, уходим, уходим! — надрывно голосила Ира. — Вмерзнем в лед заодно, согревая дыханьем друг друга! Сохранимся надолго!

— Ага-га-га, — соглашалось мешковатое стадо.

«Ты, дура бесноватая, истероидная, хоть наблюдала льды вне холодильника? — хмуро думал отлупцованный, весь в рубцах Ил. — Голова ты фарфоровая, кликуша с голубиным сердцем. Сиди себе тихо, клюй да гадь, да несись, а не просись к орусам, в трясину снежную. Дочь короля-звездочета, слониха пернатая… Ну куда тебя несет, перелистывает… Слепой Го, а за ним и Ялла Бо, оба утверждали, что живут всего два вечных сюжета — евесть, как умер и воскресе Шмумер, и одись о возвращении домой… Ничего нового».

Ил ясно увидел — шестью внутренними глазами — как открывается «калитка», проем миров, пространственный тоннель — а там тьма и яма января, рельсы в снегу, колючая проволока вокруг, и какие-то существа в черных блестящих шкурах с малиновыми петлицами кремневыми прикладами загоняют прибывших в дощатые коробки на колесах — «бичевоз» — и отправляют Домой.

— Ты поведешь нас! — рукоятью плети Ира приподняла подбородок Ила. — Ты знаешь дорогу. Мы захватим ледокрыл. Ил и у тебя бульон вместо крови?..

Фанатики, подбирая полы мешков, полезли на помост. Безумные глаза, готовность растерзать. Какой-то энтузиаст выдрал из стены факел и капал раскаленной смолой на босые ноги Ила. Другой дергал его за веревку на шее:

— Веди!

— Домой, домой! — ревела толпа.

— Ты поведешь нас! — снова выкрикнула Ира. — Сказано было: «И вот, откель придет Некто и поведет немо. Омен».

— Знаками поведет, значит. Без слов, — пояснил Кормилец.

— Но на всякий случай мы тебе заранее язык вырвем, — улыбнулась Ира и причмокнула.

Ей из темноты подали шкатулку с дежурно жутко позвякивающими инструментами. Зец, подумал Ил. Зец, зец, зец.

Вдруг глыбы стен сами собой раздвинулись симсимно, разошлись, как на шарнирах, в проломы хлынул яркий свет, и в пещеру отовсюду стали врываться бородатые воины в шлемах с прозрачными забралами, с жезлами-парализаторами наперевес — Патрули Галахи. Облава — всем стоять, глядь! Руки перед собой ладонями вверх!

Возникла суматоха. У некоторых Уходящих оказались с собой посохи-зарядники, и началось побоище. Понеслась рубка-повалка, отчаянные попытки прорваться и уйти. Треск, вопли, короткие белые молнии. Уходящих было больше, и они были бешеные, но Патрулям не впервой, натасканные. Ил старался не попасть под раздачу, не путаться в ногах, отползал от этого мальчишества. Недолго бились. Постепенно бунтарей счастливо усмиряли и в пластиковые пурпурные коконы укладывали. Ира с Кормильцем на пару застыли паралично в объятьях — черты искажены, рты оскалены — так их вместе и тристанировали. Ил на десерт Дову-дворецкому — чудом нашел в давке — остатнюю руку в локте об колено сломал — успел! Чтоб если когда приключится у хама медвежья болезнь — то-то монстр повертится понуро!..

Когда все закончилось хорошо, к Илу подошел важный патрульный чин в сверкающих сапогах — благой капрал, китель с золотыми нитями, забрало поднято, торчит растрепанная в битве белая борода — осторожно снял грязную веревку у Ила с шеи, потрепал по плечу, заокал огорченно:

— Вот отступники, что творят, экое непотребство! Давно мы до них добирались, да все как-то оно по спирали… Спасибо еще, наш чип в их бич вшит — чуть что, любой чих — на пульте звенит потихоньку… Вы уж того, не серчайте, что нынче чуток запоздали — интересно было посмотреть, что дальше…

— Они, гады, хотели ледокрыл захватить и Уходить Домой! — срывающимся голосом докладывал Ил. — Мудрецов ругали, Лазаря поносили…

— Это вы молодец, что разузнали. Они будут наказаны, — задумчиво сказал патрульный.

— А как именно? — жадно спросил Ил.

— Ободраны кнутом и прощены. Станут смиренны, покорны и кошерны, не смея боле обращать злато избранничеств в свинейц. Шахер-махеры эти, алхизахен… Поспирали вчуже всуе… Снур халдейский! Их мясо слезет, а кожа заживет… другой жизнью… ближе к Свету… Помните у Бо: «Так рощи делаются проще, лишившись цветности листвы…» А вас награда ждет. Мы вас сейчас в перевязочную.

— Не надо! — охнул Ил.