Путь Никколо - Дороти Даннет

— Но если ты скажешь ему, то папа Пий тебе заплатит. И нам, и Тобиасу.

— Да, разумеется, — подтвердил Николас. — Но на этом все и закончится. Кто-то другой будет разрабатывать залежи. У семейства Шаретти не хватит для этого денег. Даже до пожара нам было это не потянуть. А как только начнется добыча квасцов, папа получит на них монополию.

— Но ты же сам сказал, — возразил Феликс, — что Бартоломео Зорзи ведет разработки в Фокее для Венеции и платит налог туркам.

— Верно, — кивнул Николас. — И полагаю, что некоторые обманутые христиане, такие, как торговцы в Брюгге, в Генуе и во Флоренции покупают квасцы у него. Но как только папа выбросит свой товар на рынок, то какой же истинный последователь Креста станет торговать с Полумесяцем? В особенности, если папа станет продавать квасцы вместе с отпущением грехов, тогда как турецкие квасцы повлекут за собой отлучение от церкви. И, разумеется, он повысит цену.

— И что дальше? — весело поинтересовался Феликс Вот так игра! Вот так шутка! Жизнь — это сплошное приключение. Жизнь состоит из риска, выгодных предложений и прибылей. Жизнь не в том, чтобы оставаться дома с матерью.

— А дальше то, что мы будем замалчивать существование этих новых залежей, — невозмутимо пояснил Николас. — А венецианцы заплатят нам за это, и дадут нам столько квасцов, сколько мы пожелаем, по очень низким ценам И будут делать это до бесконечности. Точнее, пока кто-нибудь другой не совершит это открытие. Полагаю, у нас будет еще около двух лет. А затем мы получим запас квасцов на то время, когда начнут расти цены.

Феликс задумался. Думал он очень долго. Сердцебиение никак не унималось. Он заметил, что Николас наблюдает за ним с легкой улыбкой на губах.

— И поэтому ты едешь в Милан?

— Не забудь о нашей посыльной службе. Я должен отвезти и собрать новые депеши и получить за это деньги. Но ты прав, Тоби прислал мне доказательства. Адорне видел их, и твоя мать тоже. Теперь я должен поговорить с венецианцами. Не с флорентинцами, которые тут же выдадут наш секрет папе и сами возьмутся за разработку новых залежей. Нет, нам нужны венецианцы, которые держат фокейские квасцы.

— Так вот почему ты вкладывал деньги в Венеции? — мечтательно уточнил Феликс.

— Отчасти. Когда я только начал, то еще не знал, что все так обернется. Или что мне придется остаться в Брюгге.

— Ты собирался уезжать?

— Меня ведь отослали из города, — напомнил Николас. — За неподобающее поведение. Ты же помнишь.

— А вместо этого ты вернулся и женился на моей матери.

Они говорили как мужчина с мужчиной. Он понадеялся, что как мужчина мужчине, Николас ответит ему. Но хотя тот на миг задержался с ответом, в конце концов, сказал лишь одно слово:

— Да.

После этого были другие вопросы и ответы. Во время разговора Николас развязал Феликсу руки. Им принесли поесть. Кровать, достаточно широкую для пятерых, расстелили на ночь. Николас сказал ему:

— Твоих лакеев тоже освободили и сообщили им, что ты по собственной воле намерен двинуться в Милан, но если они сомневаются в этом, то могут прийти и спросить у тебя лично. Похоже, вместо этого, они просто легли спать. Я правильно сделал?

— Думаю, что да, — отозвался Феликс Он поел, отогрелся, выпил вина и теперь так хотел спать, что уже с трудом выговаривал слова: — Ты, кажется, хотел дать мне свой кинжал.

— Я забыл. Вот он. Какая сторона кровати тебе больше нравится?

Но Феликс уже лежал в постели. И хотя был уверен, что дал ответ, на самом деле ничего не сказал.

Глава 33

На сей раз, когда представители Шаретти появились в Милане, то никто не стал открывать ставни, чтобы полюбоваться на них. Во-первых, было слишком жарко. Во-вторых, большинство наемников вместе со своими капитанами уже давно направились на поле боя: на юг в Неаполь, либо на восток, вслед за предателем графом Пиччинино.

На прочих горожан, не имевших к наемникам никакого отношения, едва ли могло произвести впечатление появление молодого торговца с управляющим, пусть даже с вооруженным эскортом. Немедленный допуск через Порта Верчеллино и на герцогский постоялый двор Феликсу дала бумага со множеством подписей Медичи и бургундцев, предъявленная Николасом, но об этом Феликс не знал. Семь дней они скакали с Николасом бок о бок, разговаривая о делах, как и подобает негоцианту и его управляющему. На все вопросы Николас давал длинные и развернутые ответы, которые отнюдь не казались Феликсу скучными. Они говорили о Хеннинке и Беллобра, о Грегорио и о Кристофере в Лувене. Николас часто спрашивал его совета. Николас, желавший, чтобы Феликс мог принимать участие во всех переговорах, время от времени донимал того уроками итальянского.

После этих разговоров Феликс в своих манерах делался все больше похож на мать, а порой в нем проглядывали и отцовские черты. Николас не был с ним чрезмерно почтителен, однако невозмутимостью и здравым смыслом напоминал Юлиуса, когда тот общался со своей хозяйкой. Это пришлось Феликсу по душе. Понемногу стыд, злость и страх начали покидать его.

В Милане, где в воздухе висела мраморная и кирпичная пыль, Николас должен был нанести четыре визита от имени компании Шаретти и сказал, что Феликс, если желает, может присутствовать с ним повсюду. Феликс, разумеется, согласился, как только ему дадут возможность стянуть сапоги, дублет, выпить вина и как следует отоспаться. Он рухнул на кровать на постоялом дворе, позволив Николасу самому позаботиться о еде и о прочих бытовых мелочах.

Николас, так и не снявший сапог, с довольным видом пообещал, что договорится обо всем на завтра. А пока не желает ли Феликс отправиться с ним, чтобы разнести депеши? Усталость дала бой подозрительности, и усталость победила.

— Давай сам, — сказал ему Феликс и тут же заснул. Проснулся он на рассвете. Николас мирно спал на соседней кровати и не пожелал просыпаться. На столе обнаружился наполовину съеденный холодный ужин и оплывшая свеча. Феликс прикончил еду, время от времени что-то роняя. Но поскольку Николас так и не проснулся, а вино оказалось отменным, он решил вновь улечься, вместе с бутылкой. Как-никак, завтра его ждут дела и нужно быть свежим и отдохнувшим. Точнее, уже сегодня.

Чуть позже утром Чикко Симонетта, глава Миланской канцелярии, мог бы прийти в недоумение, когда ему пришлось обсуждать дела компании Шаретти с остроносым восемнадцатилетним юнцом, с трудом, изъяснявшимся по-итальянски, если бы он не оказался предупрежден об этом заранее.

А так были быстро проведены все подсчеты по исправленной кондотте, и необходимые бумаги перешли из рук в руки. О том, что некие другие бумаги перешли из рук в руки накануне вечером, когда ему был сделан устный и письменный доклад, он не счел нужным упоминать.