Горицвет - Яна Долевская

Грег подошел к полотну в массивной раме, прислоненному к стене, и провел по нему рукой.

— Занимательна была, однако, не его наружная сторона, а то, что имелось на обороте.

Грег ловко перехватил раму, развернув ее, и Жекки увидела какую-то белеющую полоску поверх более темного деревянного каркаса, на котором было закреплено полотно. Она поднялась со стула и медленно подошла к картине. Сумрак в галерее уже загустел, скоро должно было совсем стемнеть. Какое-то смутное полустертое изображение, имевшееся на тыльной стороне родословной Ратмировых, нужно было рассматривать, приблизившись к нему вплотную, да и то требовалось известное напряжение глаз. Грег вовремя вспомнил о захваченном с собой подсвечнике.

Засветив свечу, он приблизил огонь к лицу Жекки. Она увидела вблизи его пламенеющие черные уголья, и, не выдержав их мрака, поспешила обратить взгляд на рисунок. Это был выполненный, очевидно, карандашом любительский набросок продолжения фамильного древа. Кто-то начертил как раз ту недостающую, потерянную во времени ветвь, что шла от князя Андрея Юрьевича. Рядом с его именем значилось имя его жены Ядвиги, а чуть пониже шла нисходящая линия с именами их сыновей — Федора и Ивана. От Ивана, рыцаря Иоганна фон Гегенгсгольма, опускалась длинная вертикальная черта с множеством расставленных на ней поперечин, которые должны были означать оставленное им многочисленное потомство в виде нескольких последующих поколений. Тем не менее, ни одного имени рядом с поперечинами обозначено не было. Справа от нисходящей черты имелось только одно изображение, сделанное будто бы впопыхах: кое-как нарисованный контур гербового щита, разделенного по горизонтали неровными зубцами, очевидно намекавшими на геральдический пламень, и неровным кружком по середине. Внизу имелась латинская фраза, повторявшая девиз, который недавно произносил Грег: Lumen Caeli, Sancta Rosa.

— Судя по всему, — сказал Грег, продолжая освещать потайной рисунок, — прадед хотел заказать новую картину своей родословной, более полную и сделанную на основании его собственных изысканий. Он даже набросал приблизительный эскиз того места, которое следовало обязательно добавить, и был так озабочен необходимостью этого добавления, что прикрепил его прямо к уже имевшемуся холсту. Таким образом, он сохранил для нас самый главный результат своей работы — целую ветвь потерянных родственников. Здесь нет их фамилии, прадед держал ее в голове, но есть герб, закрывший их общим щитом.

Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы довести до конца мысль, которую не успел, или не захотел обнародовать князь Андрей Федорович. Недоступность наших семейных бумаг, запертых под замком полиции, загадочный рисунок на обороте моей родословной, вся та же странная предубежденность, которую я встречал, приезжая в Нижеславль и Инск от людей, знавших о моем происхождении, — все это побудило меня вспомнить рассказы о нашей семье. Бабушка очень любила подолгу услаждать себя воспоминаниями, а в слушатели обыкновенно выбирала кого-нибудь из детей, поскольку взрослые находили удобные способы избегать ее рассказов. Признаюсь, я не был прилежным слушателем, но меня отличала превосходная память. Даже то, что мне не казалось особенно интересным тогда, спустя много лет отчетливо выступило на свет.

В придачу к этим бабушкиным воспоминаниям сохранились заметки, опубликованные еще при жизни прадеда в Губернском альманахе. Я обратился в Нижеславскую публичную библиотеку и помимо тех самых печатных статей, нашел несколько рукописных черновиков по истории Нижеславского края, переданных на хранение в библотеку наследниками Андрея Федоровича, очевидно, с надеждой увидеть их когда-нибудь тоже напечатанными. Среди черновиков оказалась и заметка 1816 года, написанная во Флоренции. В общем, всего этого мне вполне хватило для довершения прадедовского замысла. Без особого труда я понял, каким образом он связал потомков рыцаря фон Гегенсгольма с автором странного дневника.

Кстати, этот дневник, как передавала мне бабушка, князь Андрей Федорович просто-напросто нашел оброненным под каким-то деревом во время одной из пеших прогулок в лесу. Я не успел подробно ознакомиться с этой реликвией, но могу себе представить, что должен был чувствовать прадед, перелистывая его страницы. Чтение дневника было само по себе увлекательно, но поскольку его происхождение было до крайности сомнительно, а сам себя Андрей Федорович, конечно же, ни на секунду не мог подозревать в авторстве, то он принялся отыскивать владельца инициалов А и Р, прибегнув к другим средствам, нежели господин Охотник.

Поскольку даты, проставленные в дневниковых записях, были относительно недавние, а слог и упоминание о родстве с потомками храброго Ратмира, сами собой наводили на высокий статус писавшего, князь Андрей Федорович перебрал по очереди все дворянские фамилии, записанные в Нижеславской губернии. Но число подходящих кандидатов было довольно значительно. Пришлось отвлечься на латинские литеры, вытесненные на обложке дневника. Что они могли значить? Да все что угодно, от начальных слов какого-нибудь стиха из Горация, до зашифрованного масонского символа.

Наконец, после многих попыток и опровержений, ему улыбнулась счастливая идея связать литеры с начальными словами рыцарского девиза. Он снова бросился к гербовникам и родословным книгам Нижеславской губернии — в его времена вышло только три тома, — но ему несказанно повезло, среди опубликованных описаний он нашел герб с девизом, состоящим из четырех слов, начальные буквы которых полностью совпали с теми, что были выдавлены на кожаной обложке дневника.

Герб, хотя и несколько измененный, напоминал известную ему уже по прежним изысканиям запись в Дрезденском гербовнике. Потомки рыцаря сохранили главный родовой символ — белый, или серебряный, цветок. А это уже само по себе многое значит. Нужно иметь в виду, что рыцарская традиция была чужда русскому служилому сословию, и к обладанию гербами оно было принуждено так же, как к пострижению бород и европейскому костюму по высочайшему соизволению Петра. Отсюда следует, что, наследники рыцаря фон Гегенсгольма, вероятнее всего, передавали друг другу память о своем рыцарском происхождении с помощью родовых печатей. Печати с особыми индивидуальными отметинами, в отличие от бесполезных гербов, весьма широко применялись на Руси задолго до петровских реформ. Иметь свою личную печать было не столько престижно, сколько удобно при совершении всяких коммерческих сделок, поскольку даже среди дворян грамотных людей попадалось немного, и дворянину гораздо легче было ставить на какой-нибудь купчей не закорючку подписи, а оттиск с родовым символом. Вот таким символом долгие века оставалась для потомков рыцаря его роза и латинские слова, не имевшие для большинства из них ровно никакого смысла. Так, обнаружив в нижеславском гербовнике конца восемнадцатого столетия герб и девиз, которые были известны с начала шестнадцатого века в Германии, мой прадед сомкнул кольцо генеалогических изысканий и поставил точку в деле оборотня.