Воспоминания одной звезды - Пола Негри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плутовской, шаловливый заряд энергии сохранился и в готовом фильме, так что он получил у зрителей большой успех, в том числе и кассовый. Я играла роль сумасшедшей оперной певицы, которая закомплексована на Вагнере. А замечательное исполнение вокальных партий меццо-сопрано было настолько идеально вмонтировано вместо моего голоса, что меня даже критики похвалили за потрясающее вокальное мастерство, какого я, по их мнению, добилась за последние десять лет после хрипловатого исполнения песни «Рай».
Самым удивительным для меня лично стало то, как все приняли мой дебют в комедийном фильме, и, что еще важнее, мой первый американский фильм по прошествии стольких лет. Теперь я играла роль для совершенно нового поколения кинозрителей. Для многих из них до этого момента я была всего лишь именем, которое, может быть, помнили их родители, а для кого-то оставалась мифом, легендой.
Правда, успех, какой я получила благодаря фильму «Привет, Диддл-Диддл!», создал для меня новую проблему. Оказалось, что тот мир кино, знакомый мне по прежним годам, стремительно исчезал. Кинозвезде уже не давали сыграть трагическую роль в одном фильме, комическую — в другом, а потом еще и выступать в мюзикле. Теперь актеров использовали в однотипных ролях, и меня воспринимали как актрису низкого комедийного жанра — буффонады.
Пола Негри и Марта Скотт в фильме «Привет, Диддл-Диддл!», 1943
В сороковые годы это сделалось обычной практикой в Голливуде. Актеру стало достаточно один раз добиться успеха у зрителей, и после этого к нему начинали без конца обращаться с предложениями одинаковых ролей и не требовалось ничего иного, кроме как постоянно играть одно и то же.
Как бы то ни было, этот фильм помог выплатить последний взнос за начисленный мне налог. Это уже дало огромное облегчение. Что бы ни ждало меня в будущем, по крайней мере я могла встретить его свободной от долгов.
Глава 16
После фильма «Привет, Диддл-Диддл!» оставаться в Голливуде, как мне показалось, имело мало смысла. Если бы предлагавшиеся мне сюжеты имели хоть какие-то перспективы, я, возможно, согласилась бы сниматься в какой-нибудь бульварной комедии, но ни один из сценариев не был достоин моего внимания.
Я была уверена, что снятые по ним фильмы будут неудачными, и время показало мою правоту.
Я чувствовала, что в моей жизни уже миновал такой этап, когда было важно работать ради самой работы — лишь бы чем-то заниматься. В моем случае актерство держалось на энтузиазме молодости. В самом начале я снималась с таким восторгом, с каким дети играют в игры. Однако этот запал исчез уже на ранней стадии моей работы, а когда я стала старше, мне все труднее было вытаскивать из души то, что требуется для создания хорошей роли. Несколько раз даже казалось, что это не удастся осуществить, и тогда возникало чудовищное ощущение ужаса, от которого я, как мне думалось в тот момент, вообще не смогу избавиться. Тут я желала одного — бросить все и начать жизнь сначала, в каком-то другом амплуа, лишь бы не быть актрисой. В то же время единственное, что я умела — это работать актрисой, и была бы последним человеком на свете, кто стал бы отрицать существование чуда, когда создаешь образ и испытываешь от этого огромное счастье. Более того, ты испытываешь полное удовлетворение своим достижением, так как в тот момент полностью погружаешься в особый, исполненный фантазии и волшебства кинематографический мир. Но подобную радость дает лишь работа над крупной, большой, важной ролью, и если мне позволяло финансовое положение, я решительно отвергала все несущественное и неинтересное.
Я вернулась в Нью-Йорк в конце 1944 года и сразу же стала интересоваться, чему бы я могла посвятить себя. Мне нужно было найти занятие, которое полностью поглотило бы мое внимание, сфокусировало бы на себе все мои интересы, иначе беспокойство о положении моей матери могло сделаться совершенно невыносимым. Я ничего не знала о ней вот уже около года, после того как немцы взяли Ривьеру под свой контроль и перестали делать вид, будто в неоккупированной части Франции существует независимое правительство. Хотя мама оставалась физически сильной и была здорова, когда я видела ее в последний раз, ей уже было за восемьдесят, и поэтому я отчаянно волновалась.
Меня спасло совершенно неожиданное предложение от концерна Хёрста — за 7500 долларов описать некоторые эпизоды своей жизни. Эти воспоминания должны были напечатать в три приема в невероятно популярном журнале Amеrican Magazine — это было воскресное приложение ко всем их газетам. Мои переговоры с издателями прояснили ситуацию: им вовсе не требовалось правдивое повествование. Они как раз просили воссоздать самое главное из всех тех фантазий, которые в прошлом сочиняли рекламные агенты на киностудиях, изобретая мой публичный имидж. Это было отчасти похоже на создание роли, и я испытывала большое удовольствие, описывая перипетии жизни этого вымышленного создания, у кого по случайности оказалось такое же имя, как у меня. Мои усилия были высоко оценены, так как после завершения мне совершенно неожиданно заплатили еще три тысячи долларов в качестве бонуса.
Зима в Нью-Йорке — особенно трудное время для меня из-за слабых бронхов: результат того, что я в детстве болела туберкулезом. Понимая это, моя хорошая подруга Мэрион Дэвис уже в начале следующего, 1945 года пригласила меня воспользоваться своим гостевым домом, который располагался рядом с ее роскошной резиденцией в Санта-Монике. Конечно, она нередко устраивала вечеринки, однако Мэрион хорошо все понимала, поэтому сразу сказала мне, что я не обязана участвовать в них, если мне этого не захочется. Если я хотела побыть одной, ничто не могло мне в этом помешать. Гостевой дом предоставлялся в мое полное распоряжение, я могла пользоваться им как заблагорассудится. Мэрион, как хозяйка, не выставляла мне никаких условий или требований. Время шло, неделя проходила за неделей, жизнь была приятной, без каких-либо особых событий. После всех трудностей, какие я испытывала в январе в
