Час новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Уда-влю-у-хы-у!
В отчаянии Вешняк повис на локте припадочного — бешено стряхнул его с себя Голтяй и, выпустив полуживого Бахмата, треснул мальчишку по голове — с ног долой.
— Щенок! — прорычал Голтяй.
Обморочно пошатываясь, Бахмат пятился, пока не упёрся спиной в тын. Ошалелый от оплеухи, Вешняк сидел на земле. Голтяй водил безумным взглядом. Никто из товарищей его не смел шевельнуться. Поднял суковатый дрын — Бахмат втянул голову — ах! — с могучим выдохом хватил по частоколу, дерево — вдребезги. Сжимая в руках обломок, Голтяй уставил на него очумелый взгляд.
— И-и! — слышался между тем крик. Крик исходил с улицы. Первым сообразил это Бахмат — он сохранил голову.
— Ну-ка, Голтяша! Пойди погляди... — молвил Бахмат, запинаясь. — Поднимись, говорю, под крышу. Что они воют?
Указательное мание руки побудило в Голтяе смутное воспоминание о том, кто такой Бахмат. Обнаружил он и мальчишку: сидит на земле в слезах. Наконец осознал Голтяй и себя — обломок дубины в руках навёл его на размышления.
— Наверх подымись, глянь, кто кличет, — понуждал Бахмат.
Крик различался отчётливо:
— Лю-юди!
Голтяй скрылся за дверью, понемногу краски вернулись в лицо Бахмата. Он повернулся к мальчику и привлёк к себе.
— За что? — поднял заплаканное лицо Вешняк.
— Утомился Голтяй взаперти сидеть, устал, засрашка, — отвечал Бахмат. И перебирал руками плечики, ломкую шейку обмеривал. — Взаперти посидишь — взвоешь!
— За что он на тебя накинулся? — говорил мальчик.
— И горяч... горяч... — туманно ответствовал Бахмат. — Пойдём, значит, и мы глянем одним глазком, кого они там режут. Юшку кому пускают?
Многоголосица близилась.
— Люди! Где же вы, православные христиане? Помогите! Не выдавайте, братцы! — истошно взывал человек, не забывая, впрочем, о риторических красотах.
Пока поднимались по внутренней лестнице, пробирались переходами, ещё по одной лестнице лезли — под зияющую проломами крышу, пока наконец глянули, толпа подвалила к дому и запрудила улицу.
Глава сорок шестая
Подрез ставит и проигрывает
окружении красных кафтанов, сам в синем и зелёном, шествовал Подрез. Подрез-то и взывал о помощи. Хоть и вели его против воли, он шёл не связанный, не тащили его, не били и даже орать никто не препятствовал.
Не выдавайте, братцы! На смерть ведут. Пришёл мой последний час, братцы! — Вскидывая на выкрик голову, обращался он больше вверх, вообще, к мирозданию.
Оттеснённая стрельцами, за Подрезом двигалась разношёрстная толпа, сновали мальчишки, налетали на ратовище ловко поставленного бердыша и отскакивали без видимых повреждений. Стрельцы и на затрещины не скупились, не в шутку озабоченные противоборством с пронырливой мелкотой.
— Коли меня вязать, так Костьку Бунакова и Федьку Пущина в воду сажать! — кричал Подрез. Неожиданный призыв его посажать Костьку и Федьку в воду не встречал в толпе возражений, но и поддержки никто не обещал — в пустоту взывал пленник.
Ни мало того не подозревая, Подрез, когда задирал голову, обращался к засевшим под крышей разбойникам, но и здесь, в разбойничьем логове, не находил сочувствия. Не удержался от насмешки Бахмат. Голтяй (Бахмат исподтишка за ним приглядывал) пробурчал что-то неодобрительное, он находил поведение ссыльного патриаршего стольника малодушным. Прижавшись лицом к доскам, глядел Вешняк — этот тоже не имел оснований переживать за Подреза. Под крышей зачурованного дома тихо и согласно переговаривались.
Не видел Подрез сочувствия и вокруг себя, а всё же не унимался. Боялся он, видно, пропасть бесследно, всеми оставленный, и потому кричал. Для того он и собирал толпу, чтобы в памяти ряжеских поколений отпечатался тот день и час, когда Дмитрий Подрез-Плещеев был взят под стражу. И не так уж важно было Подрезу, что заставляло людей за ним следовать, главное, вывалят они все с шумом на площадь. Там-то перед приказом, где засели мирские караулы, где тлеет, не затихая, перебранка с московскими стрельцами, там-то и должен был Подрез узнать своё настоящее значение. Как бы ни относились к нему люди (на всеобщую любовь по ряду соображений рассчитывать особенно не приходилось), Подрез не сомневался в своём влиянии на события. События руководят народом, Подрез руководит событиями.
С этим он и вышел на простор площади.
Стрельцы что-то почуяли, они оставили разговоры и сплотились. Встревоженный вид стражников добавил Подрезу наглости.
— Ребята! — громко сказал он, обращаясь к красным кафтанам. — Сыщиков к чёртовой матери! Всех беру на службу и двойной оклад. И сегодня к ночи, — он возвысил голос, — выставляю ведро водки. За моё здоровье, ребята! — Подрез говорил с таким лихорадочным подъёмом, что едва ли сознавал точное значение собственных слов. Он вытягивался, припрыгивал на ходу, чтобы видеть за красными, в перетянутых ремнях спинами народ.
— Люди! — напружившись — тут-то и подошло главное, вскричал Подрез. — Братцы! Православные! Меня возьмут, братцы, и всем не устоять! Меня на дыбу — никому живым не остаться. Мне пальцы переломают — вам хребет!
Стрельцы не смели остановить крик, и жуткое тут подступило мгновение, словно нависла готовая обрушиться громада. Подрез смолк перед последним, сотрясающим сердца призывом:
— Бейте их, бейте, гоните москалей!
Стража оторопела. На что уж были мужики ко всему привычные, но такой прыти не ждали, чтобы не успела испариться обещанная водка, как уже и дух вон. Подрез остановился, понимая, что народ кинется сейчас на стрельцов и сомнёт; с бараньей покорностью остановилась и стража. Выставили они бердыши, да свело руки. Со всех сторон куда ни глянь — дубины, копья, сабли и ружья.
— Громите стражу! — на последнем надрыве выкрикнул Подрез.
Всё поставил он тут на кон... Но истуканами стояли братцы, упуская миг всколыхнуться, валить и топтать. Несомненно возбуждённая и встревоженная, толпа, казалось, более смутилась, чем раззадорилась.
Озадаченный, испуганный безмерной тупостью толпы, Подрез запнулся, не зная, какие ещё нужны слова, и не успел собраться с мыслями — безжалостно толкнули его тут в спину обухом бердыша. Он едва удержался на ногах и получил под задницу:
— Шагай!
Подрез понял, что ставка бита, и не сопротивлялся. Поднялись по лестнице в приказ. Подрез ступил в полутьму, помертвев лицом. Закрыли за ним дверь. Закрыли вторую.
Тяжкий удар в ухо свалил Подреза на пол. Он ударился со стуком о лавку — вскочили подьячие. Стрельцы остервенело, отпихивая друг друга, били, топтали упавшего и
