Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Потеха да и только, — откликнулся Самуэль, выглядывая из садовой калитки. — Старшина на карауле и расхаживает по переулку со своим фонарем точь-в-точь как незабвенный Гай Фокс17. Отродясь я не видал такого молодца. Бьюсь об заклад, что сердце его родилось раньше его тела по крайней мере двадцатью пятью годами.

Но мистер Винкель уже не слушал более этого великолепного панегирика своему другу. Соскочив со стены, он бросился прямо к ногам мисс Арабеллы и стал изливать перед ней свои страстные чувства с таким красноречием, которое могло быть достойно даже самого мистера Пикквика.

Между тем как все эти события происходили на открытом воздухе, один пожилой джентльмен ученой профессии сидел в своей библиотеке за два или за три дома и писал философский трактат, промачивая временами свое горло стаканом кларета из объемистой бутылки, стоявшей подле него на толстом фолианте. Терзаемый мукой головоломной работы, пожилой джентльмен посматривал время от времени то на ковер, то на потолок, то на стены, и когда ни ковер, ни потолок, ни стенные обои не могли осенить вдохновением его отуманенного мозга, ученый муж считал необходимым выставлять свою голову из открытого окна.

Собирая таким образом свои рассеянные мысли, пожилой джентльмен уже давно смотрел на окружающий мрак, как вдруг внимание его обратилось на блестящую струю света, появившуюся в воздухе в незначительном расстоянии от его жилища. Мгновенно свет исчез; но через некоторое время феномен повторился снова, не однажды или дважды, но несколько раз подряд. Ученый муж положил перо и начал размышлять, какими естественными причинами может быть объяснено явление этого рода.

Это не метеор: блестящая точка слишком низка для метеора. Не светляк: слишком высока. Никак нельзя сказать, что это ignis fatuus, или светоноска, или фейерверк. Что ж это такое? Какой-нибудь необыкновенный и чудесный феномен природы, еще не исследованный доселе ни одним естествоиспытателем. Нет сомнения, ему первому суждено было открыть это явление, и он обессмертит свое имя, если внесет его в летописи науки. Преисполненный этими мыслями, натур-философ схватил опять свое перо и записал на скорую руку год, месяц, день, час, минуту и секунду, когда он первый раз увидел необыкновенное явление, сопровождавшееся такими-то, такими-то и такими-то признаками. Все это впоследствие должно было послужить материалом для огромного трактата в пять томов in-quarto, исполненного великих исследований и глубочайших соображений, которым предполагалось удивить и озадачить всех мудрецов в подлунном мире.

Погруженный в созерцание своего будущего величия и славы, натур-философ облокотился с большим комфортом на спинку своих кресел. Таинственный свет изливался еще с большим великолепием, чем прежде, перепархивая с одной точки на другую по разным направлениям глухого переулка и вращаясь, по-видимому, в такой же эксцентрической орбите, как кометы.

Ученый муж был холостяк. За неимением жены, которой можно было бы сообщить результаты своих наблюдений, он позвонил слуге.

— Проффль, — сказал ученый джентльмен, — в воздухе совершаются нынешнюю ночь какие-то необыкновенные явления. — Видели ли вы это? — сказал он, указывая из окна на светящуюся точку, которая в эту минуту появилась опять.

— Да, сэр, я видел.

— Что вы об этом думаете, сэр?

— Что я об этом думаю, сэр, об этом, то есть?

— Да. Вы родились и выросли в деревне. Что вы можете сказать в объяснение этого блуждающего света?

Ученый джентльмен с улыбкой взглянул на своего слугу, как будто желая предварить, что он ничего не смыслит в этих вещах. Проффль призадумался.

— Это, должно быть, воры, сэр, — сказал он наконец.

— Вы глупы; можете убираться в кухню, — сказал ученый джентльмен.

— Покорно вас благодарю, сэр, — сказал Проффль — и ушел.

— Легко, однако ж, может статься, — подумал ученый джентльмен, что предположение дурака Проффля получит некоторое значение и силу, если не опровергнуть его в самом начале.

Тревожимый этой мыслью, философ надел шляпу и быстро побежал в сад, чтоб обследовать знаменитый феномен на самом месте его появления.

Минуты за две до выхода ученого мужа мистер Пикквик с неимоверной скоростью бросился из переулка в сад и сообщил ложную тревогу, будто в переулке собираются толпы народа. Услышав эту оглушительную весть, мистер Винкель быстро перепрыгнул через стену, а мисс Арабелла побежала к своему дому. Мери заперла калитку, и наши искатели приключений стремительно бросились в переулок в ту самую минуту, когда ученый джентльмен отпирал калитку своего сада.

— Ну, господа, теперь надобно держать ухо востро, шепнул Самуэль, который, разумеется, бежал впереди всех. — Выставьте фонарь, мистер Пикквик.

Когда выставленный фонарь осветил пространство, Самуэль увидел почти перед своим носом фигуру какого-то человека весьма подозрительной наружности и, не говоря дурного слова, ударил его по голове, отчего ученый джентльмен (то был он) отпрянул назад и прислонился спиной к садовой стене. Совершив этот подвиг с великой ловкостью и быстротой, Самуэль взвалил себе на спину мистера Пикквика и последовал по переулку за мистером Винкелем с такой скоростью, которая, принимая в соображение тяжелый груз на его спине, могла казаться поистине изумительной.

— Отдохнули ли вы, сэр? — спросил Самуэль, когда они достигли конца переулка.

— Отдохнул; спасибо, мой друг, — отвечал мистер Пикквик.

— В таком случае, дайте немножко вздохнуть и мне, — сказал мистер Уэллер, поставив на ноги своего господина. — Бегите между нами, сэр. Теперь близехонько.

Ободренный таким образом, мистер Пикквик поспешил сделать лучшее употребление из своих ног, и можно вывести твердое заключение, что сапоги великого человека равнялись на этот раз, по своей быстроте, превосходным самоходам.

Карета стояла уже давно, лошади отдохнули, дорога была гладка, кучер не дремал. Искатели приключений подлетели к подъезду «Зеленого куста», прежде чем мистер Пикквик успел отдышаться.

— Экспедиция кончена молодецки, я надеюсь, — сказал Самуэль, помогая своему господину выйти из кареты. — Не стойте здесь на открытом воздухе после таких изнурительных трудов. — Прошу извинить, сэр, — продолжал Самуэль, высаживая мистера Винкеля, — дела ваши обстоят благополучно, если не ошибаюсь?

Мистер Винкель с жаром схватил руку своего друга и шепнул ему на ухо.

— Все хорошо, Самуэль; прекрасно!

Мистер Уэллер, в знак совершенного понимания, ударил себя по носу, улыбнулся, подмигнул и принялся, с веселым духом, закрывать подножки экипажа.

Натурфилософ, между тем, написал через некоторое время превосходный трактат, исполненный великой учености и глубочайших соображений. Он доказал неоспоримыми фактами, что «эти летучие огни, возвышавшиеся на полтора фута от поверхности земли, были произведены действием электричества, и это между прочим явствовало из того, что он, ученый муж, при выходе из калитки внезапно получил электрический удар, оглушивший его по крайней мере на четверть часа». Он сообщил свою диссертацию достопочтенным сочленам разных ученых обществ, которые, все вообще и каждый порознь, признали в нем несомненное присутствие всеобъемлющей силы таланта. Мистер Пикквик, как президент и основатель знаменитого клуба, тоже получил экземпляр этого сочинения.

Глава XL. Новые сцены в драме жизни великого человека

В остальное время, назначенное мистером Пикквиком для проведения в Бате, не случилось более никаких замечательных событий. Между тем, заседания в суде начались. К концу первой их недели мистер Пикквик и его друзья должны были возвратиться в Лондон, и великий человек, сопровождаемый своим слугой, отправился прямо на свою прежнюю квартиру в гостинице «Коршуна и Джорджа».

На третье утро после их прибытия, в ту пору, когда часы в Сити, взятые отдельно, пробили девять раз, и взятые собирательно, прогудели около девятисот раз, мистер Самуэль Уэллер после завтрака гулял с большим комфортом по широкому двору «Коршуна и Джорджа». В это время у ворот гостиницы остановился весьма затейливый экипаж, из которого, бросив вожжи толстому человеку, сидевшему сзади, выпрыгнул с великим проворством какой-то странный джентльмен, созданный как будто нарочно для этого экипажа.

Экипаж был не то чтоб гиг и совсем не то что стенгоп. Был он вовсе не то, что обыкновенно называют собачьей тележкой, и не то, что слывет под энергичным названием гильотинного кабриолета; при всем том, он чудным образом совмещал в себе характер всех этих машин. Его кузов блистал свежей желтой краской, оглобли и колеса лоснились черной; кучер сидел на мягких подушках, возвышавшихся фута на два от перил. Гнедой конь был довольно статен; но вид его, тем не менее, был дерзок и оскорбительно нахален, как у цепной собаки, и это удивительным образом согласовалось с общим характером экипажа и его владельца.