Костры амбиций - Том Вулф

Этот момент Крамер продлил настолько, насколько позволяли ему пределы логики и минимальных приличий, а потом протянул еще чуть-чуть. Никто из них — ни двое безупречных адвокатов с Уолл-стрит, ни прелестная молодая вдова с ее новенькими миллионами — не рискнул даже пикнуть.

Потом он произнес мягко, по-отечески:

— Ну, хорошо. Теперь посмотрим, чем все это чревато.

Вошедшего к нему в кабинет Шермана Киллиан встретил словами:

— Боже мой, что с вами? Почему такой несчастный вид? Сейчас я вам все объясню, и вам не будет жаль времени, потраченного на дорогу сюда. Или вы думаете, что я позвал вас, чтобы показать это?

Он придвинул к краю стола номер газеты «Сити лайт». «ВДОВА ФИНАНСИСТА…» Шерман едва глянул. В открытой полости его сознания эта информация гудела уже вовсю.

— Он прямо туда пришел, к Бернсу. Этот Питер Фэллоу. А я его никогда не видел.

— Не важно, — отмахнулся Киллиан, который был в очень приподнятом настроении. — Это устарелая новость. Мы узнали раньше, верно? Я позвал вас сюда, чтобы сообщить настоящую новость.

На самом-то деле Шермана вовсе не раздражали поездки на Рид-стрит. Сидеть в квартире… ждать очередной угрозы по телефону… Великолепие его жилища представлялось насмешкой над его теперешним жалким положением. Сидишь и ждешь очередного удара. Уж лучше хоть что-нибудь делать. Ехать в машине на Рид-стрит, без помех перемещаясь по горизонтали, — здорово! колоссально!

Шерман уселся, и Киллиан сказал:

— По телефону я не хотел даже упоминать об этом, но мне тут был очень интересный телефонный звоночек. Дело, можно сказать, в шляпе.

Шерман молча смотрел на него.

— Звонила Мария Раскин, — сказал Киллиан.

— Шутите.

— Об этом с вами я бы так шутить не стал.

— Мария вам позвонила? Бог ты мой! И что она сказала? Чего она хочет?

— Хочет с вами увидеться.

— Не может быть…

— Хочет с вами увидеться сегодня в полпятого вечера. Говорит, вы знаете где.

— Надо же… Кстати, вчера у Бернса она мне сказала, что позвонит. Но я не поверил в это ни на секунду. Она не сказала зачем?

— Нет, и я ее не спрашивал, чтобы, не дай бог, она не передумала. Я только заверил ее, что вы придете. И вы таки будете там как штык.

— Говорил же я вам, что она позвонит!

— Вы — говорили? Вы только что сказали, что не поверили в это.

— Знаю. Вчера не поверил, потому что она меня избегала. Но разве я не говорил, что она не из тех, кто осторожничает? Она игрок. И осторожная игра не по ней. Любит смешать карты, и ее игра… ну, в общем, мужчины. Ваша — закон, моя — финансы, а ее — мужчины.

Киллиан ухмыльнулся, радуясь главным образом тому, что настроение у Шермана так разительно переменилось.

— О'кей, — сказал он, — колоссально. Что ж, поиграйте с ней. Пора уже. И вот еще почему я вызвал вас сюда, вместо того чтобы самому ехать к вам. Надо вас зарядить.

Он нажал кнопку и проговорил в селектор:

— Нина? Скажите, чтобы Эд Куигли зашел.

Точно в 4-30 Шерман с сильно бьющимся сердцем жал кнопку звонка с надписью «4Б Болл». Должно быть, Мария ждала у коробки домофона, который работал лишь как звонок (переговорная его часть давно сломалась), потому что Шерман сразу же услышал за дверью гудение и мощный «щелк-щелк» электрического замка. Вошел. В нос ударило знакомым запахом — затхлая лестница, грязный ковер на ступеньках. Та же старая мрачная краска на стенах, те же обшарпанные двери, то же унылое освещение — все знакомое, но вместе с тем новое и пугающее, словно ему прежде никогда не приходило в голову разглядеть, что же, собственно, его здесь окружает. Волнующее очарование богемности куда-то исчезло. Теперь он имел несчастье увидеть свой недавний эротический сон глазами реалиста. Как могло все это привлекать его?

Скрип ступенек напомнил ему о вещах, которые он предпочел бы забыть. Перед глазами возникла такса, толстенькой гусеницей ковыляющая вверх по лестнице. «Привет, Маршалл. Привет, ты, мокрая колбаса»… Он тогда был весь в поту… Потея, три раза спускался по этой облезлой лестнице за багажом Марии… А теперь тащит на себе ношу и вовсе неподъемную… Заряжен. Он ощущал на пояснице диктофончик, на груди — микрофон; чувствовал или воображал, что чувствует, липкость ленты, которой крепились к телу провода. Каждая из этих затейливых, предательски миниатюрных штуковин, казалось, росла в размерах с каждым его шагом. Кожа словно увеличивала их, как язык — зазубрину сломанного зуба. Они, конечно же, бросаются в глаза! Да и не видно, что ли, по его лицу? Не видно его предательства, его бесчестия?

Он перевел дух. Оказалось, что он весь в поту и пыхтит как паровоз — то ли подъем тому виной, то ли адреналин, то ли просто страх. На разгоряченном теле лента стала какой-то кусачей — или это ему тоже чудится?

Добравшись до двери — этой жалкой, уныло окрашенной двери, — Шерман еле дышал. Помедлил, снова перевел дух, потом постучал в дверь условным стуком: тук, тукитук тук — тук, тук

Дверь медленно отворилась, но за нею никого не было. Вдруг:

— Гав! — Из-за двери показалось ее лицо, расплывшееся в улыбке. — Напугала?

— Да нет, в общем-то, — проговорил Шермзн. — Меня тут уже такие специалисты пугали!

Она рассмеялась и, похоже, искренне.

— Тебя тоже? Тогда мы подходящая парочка, а, Шерман? — С этими словами она протянула к нему руки для приветственного объятия.

Шерман уставился на нее, смущенный и совершенно парализованный. Всяческие соображения пробегали в голове быстрее, чем он успевал их осмыслить. Вот она — в черном шелковом платье, траурном своем облачении, тесно облегающем талию и выставляющем напоказ великолепные формы внизу и вверху. Большие, сверкающие глаза. Темные безупречные волосы — густые и блестящие. Кокетливо оттопыренные губы, из-за которых он когда-то терял голову, такие пухлые, приоткрыты и улыбаются. Но все это, вместе взятое, теперь только лишь некая комбинация одежды, плоти и волос. На обнаженных руках едва заметный темный пушок. Надо скользнуть туда, меж этих вытянутых рук, обнять ее, раз она этого хочет! Дело очень деликатное! Нужно, чтобы она была на его стороне, доверилась ему, по крайней мере на то время, какое потребуется, чтобы признание некоторых фактов нашло дорогу через микрофон, пристроенный у него на груди, к магнитофонной ленте на пояснице. Ответственный момент… Но как быть? Что, если он ее обнимет, а она наткнется на микрофон? Или вздумает погладить его по спине! Заблаговременно такой вариант ему в голову не пришел. (Ну в самом деле: кому захочется обнять человека, который заряжен). И тем не менее — делай же что-нибудь!

И он двинулся ей навстречу, но ссутулив плечи и сгорбив спину, чтобы она не могла прильнуть к его груди. Так и обнялись — чувственное юное гибкое создание и странный калека.

Он быстро высвободился, попытавшись улыбнуться, а она недоуменно на него поглядела: дескать, что с тобой?

— Ты права, Мария. Мы с тобой пара, вместе на первых полосах газет, — с философической улыбкой проговорил он. (То есть не будем отвлекаться!) Нервно обвел глазами комнату.

— Пошли сядем, — сказала она, махнув рукой в сторону дубового стола на одной ноге. — Пойду принесу тебе выпить. Чего бы ты хотел?

Замечательно: сядем, поговорим.

— Виски есть?

Она вышла в кухню, а Шерман поглядел себе на грудь — не торчит ли микрофон. Стал перебирать в памяти вопросы. Подмывало проверить, крутится ли кассета.

Вскоре Мария вернулась, принесла ему бокал виски и другой с чем-то бесцветным — то ли джин, то ли водку — себе. Села на второй гнутый стул и, положив ногу на ногу (как искрится на них нейлон!), улыбнулась.

Подняла бокал, как бы предлагая тост. Он сделал то же самое.

— Стало быть, мы, Шерман, теперь пара, о которой говорит весь Нью-Йорк. Ох, и многим же, наверное, хотелось бы послушать этот наш разговор!

У Шермана екнуло сердце. Безумно захотелось скосить глаза вниз, проверить, не вылез ли микрофон. Она это что — с намеком? Он заглянул ей в глаза. Ни зги там не разглядел.

— Да уж, стало быть, так, — отозвался он. — По правде говоря, я думал, ты решила от меня скрыться. А меня, с тех пор как ты уехала, жизнь не очень-то балует.

— Шерман, клянусь, до возвращения я ничего не знала.

— Но ты даже не сказала мне, что уезжаешь.

— Знаю, но это не имеет никакого отношения к тебе, Шерман. Я просто… просто я была как сумасшедшая.

— А к чему это имеет отношение? — Он откинул голову и улыбнулся, чтобы показать, что не таит зла.

— К Артуру.

— А-а. К Артуру.

— Да, к Артуру. Думаешь, мне с Артуром было так легко, думаешь, я пользовалась большой свободой? Конечно, в определенном смысле — да, но ведь надо было еще и жить с ним, а при нем какая уж там свобода. Так ли, эдак ли, но он изводил меня по-страшному. Я тебе говорила, он, бывало, как начнет на меня орать, как начнет ругаться.

— Ты упоминала об этом.

— Кричал, что я шлюха и сука, прямо при слугах, да при ком угодно, если ему вздумается. А злобы сколько! Сначала хотел иметь молодую жену, а потом резко изменился и возненавидел меня за то, что я молодая, а он старик. Ему хотелось иметь вокруг себя интересных людей, он считал, что с его деньгами ему это причитается, а после вдруг — раз! — и возненавидел их всех, и меня возненавидел, потому что это были мои друзья, и вообще им была больше нужна я, чем он. Артур был нужен только этим его старым аидам вроде Рея Радоша. Надеюсь, ты заметил, каким олухом он выставил себя на панихиде. Потом пришел за сцену и принялся меня тискать. Чуть платье с меня не содрал, ей-богу. Ты это видел? Ну да, ведь ты был так взволнован? Я все пыталась сказать тебе, чтобы ты успокоился! Никогда тебя таким не видела. А тот носатый ублюдок из «Сити лайт», лицемер британский, стоял прямо у тебя за спиной. Он все подслушал.