Институт экстремальных проблем - Саша Камских

Татьяна первым делом вспомнила, что двухкомнатная квартира, в которой она сейчас живет, принадлежит ей только на одну треть, такими же долями владеют бывший муж и сын. При разводе Томский сказал, что не будет требовать раздела недвижимости, но сейчас ситуация резко менялась, под влиянием новой жены Сергей вполне мог заявить права на свою часть и на часть сына, который живет с ним. Оставаться с куцым огрызком – Татьяна прикинула, что полученных при продаже квартиры причитающихся ей денег хватит всего лишь на комнату – она не хотела. Можно было, конечно, доказывать в суде, что ипотечный кредит выплачивала именно она, потому что муж получал смехотворную зарплату, и поэтому ей полагается хотя бы половина, но Татьяна не была уверена в выигрыше по такому иску. «Пусть сам валит в комнату, к своей мамочке или к новой жене. А ребенок должен жить с матерью!» – патетически заявила она сама себе и кинулась в турфирму менять Турцию на Грецию.

Когда Лешку спрашивали, понравилась ли ему Греция, он уклончиво отвечал: «Небо голубое, песок желтый, море соленое». Его мать подзаняла денег и на две недели увезла сына «от холода, сырости и бездушных людей», как при отъезде высказалась она в пространство, при этом постаравшись, чтобы ее расслышали и Сергей, и Валентина Михайловна, которая уже не раз пожалела, что была с Татьяной излишне откровенна.

Лешка за две недели загорел, заметно подрос, и мать накупила ему огромную сумку одежды, лишний раз демонстративно подчеркнув свою заботу о сыне: «Мальчик растет! Нечего позорить его перед друзьями!» Это замечание касалось бабушкиной идеи надвязать рукава и низ куртки, которая за зиму стала Лешке коротка. Валентина Михайловна расстроилась, когда услышала это в свой адрес, и взяла на работе еще несколько вещей в корректуру, рассчитывая на полученные деньги сделать внуку подарок к новому учебному году.

Лешка же посчитал испорченной частью каникул дни, проведенные с матерью, которая, решив уделять сыну как можно больше внимания, ни на минуту не оставляла его в покое. В Турцию в прошлом году с ними ездил очередной ее бой-френд, и Лешка тогда был предоставлен сам себе, а тут он не знал, как вырваться из осминожьи-липких объятий матери, проявлявшей невиданную до сих пор заботу.

В Петербург Ирина, Сергей и Лешка уезжали первого июля. Моросил нудный осенний дождь, Валентина Михайловна сама еле удерживалась от того, чтобы «не капнуть», когда провожала их. Она долго колебалась, ехать ли на вокзал, потому что в такую погоду совсем не хотелось выходить из дому, но, с другой стороны, она хотела сама проследить за всем, не до конца доверяя Ирине.

— Поедемте с нами, — Ирина улыбнулась матери Сергея так мило, как будто та была ее лучшей подругой. — Мы на машине, мой брат потом привезет вас назад.

Максим произвел на Валентину Михайловну приятное впечатление, она сочла его обаятельным и хорошо воспитанным молодым человеком. Своей властной, чуть снисходительной, но ничуть не обидной при этом манерой держаться, а также массивной фигурой он слегка напомнил ей покойного мужа. Устюгов галантно держал над ее головой раскрытый зонтик, когда бабушка в сотый раз целовала внука, который переносил ее нежности с выражением обреченной покорности на лице.

— Терпи! Все бабушки такие! — Максим улучил момент и легонько ткнул Лешку кулаком в бок. Тот вздохнул и покосился на Ирининого брата. «А я постоянно именно это и делаю!» – говорили при этом его глаза.

Бабушка лично проверила состояние купе и всего вагона, в последний раз убедилась, что ничего не забыто, и только тогда, когда проводница в третий раз напомнила, что поезд вот-вот отойдет, передала внука и сына под присмотр Ирины. Максим подхватил ее под руку, когда она спускалась из вагона и защищал от дождя до тех пор, пока состав не тронулся. Его форменная черная куртка из кожзаменителя блестела от дождя как лаковая.

Валентина Михайловна не отпустила Устюгова, когда он привез ее домой.

— Максим, голубчик, — это было сказано со старомодно-светскими интонациями, — я вижу, что вы промокли насквозь. Нет, не спорьте, я прекрасно знаю, как эти куртки могут промокать по швам. Вы никуда не поедете, пока не выпьете чаю и не попробуете моего пирога. Прием граждан у вас начинается в шесть, это мне известно, дольше пяти я вас задерживать не буду.

Максим пил чай, искренне нахваливал пирог и с неподдельным интересом разглядывал фотографии, которые ему показывала Валентина Михайловна. Больше всего было фотографий маленького Лешки, Сергей снимал его чуть ли не каждый день в стремлении запечатлеть все подробности развития малыша. Максим с таким умилением на лице разглядывал снимки, что мать Сергея не могла это не отметить.

— Сразу видно, как вы любите детей, — улыбнулась она, — у вас их, наверное, не меньше трех. Я угадала?

— Ни одного, — коротко ответил Устюгов, и лицо его вмиг постарело лет на десять. — Родителям нашим не повезло – нас троих родили, а внуков ни от кого нет. — Он не стал рассказывать о дочке старшего брата, которую после развода Павла с женой никто из их семьи не видел уже лет десять.

— Максим, милый, простите меня, бога ради! — Валентина Михайловна расстроилась до слез. — Я не знала; Сергей ничего мне не говорил, ваша сестра тоже.

— Да что вы, не переживайте так! — Максим взял руку Валентины Михайловны и прикоснулся к ней губами. — Все уже перегорело, ни искр нет, ни даже дым не идет, — пошутил он, но не без горечи.

Слова матери Сергея разбередили в душе, казалось бы, давно затянувшуюся рану. Максим ехал на работу, а перед глазами стояли увиденные фотографии светловолосого малыша. «Какое-то проклятье над нами – сколько лет Марья по врачам ходила, что только с ней не делали, меня тоже проверяли. Ничего не нашли, сказали в итоге, что все в порядке, а детей как не было, так и нет. У Ирки та же история, — невесело размышлял он по дороге, — только и остается, что чужими любоваться, о своих мечтать уже не приходится. Эх, Маша ты моя, Машенька, за что же нам такое?!»

Денис Зорин отгулял две недели от взятого отпуска и вышел на работу.

— А чего мне дома делать? Сыро, холодно и противно. Хотел ремонт на кухне сделать перед тем, как новый гарнитур покупать, а при такой погоде ничего не получается – потолок акриловой краской покрасил, так он пять дней сох и до сих пор какой-то липкий. Только и остается, что завернуться в плед, обложиться кошками и спать весь день.

— Тебе краска некачественная попалась, — предположил Петрович, — на рынке, наверное, покупал.

— Конечно, — пожал плечами Денис, — не в «Мегастрое» же брать! Там точно такая краска в полтора раза дороже.

— Значит, ты плохо поверхность подготовил, не промыл ее от копоти и жира.

— Я вообще старую краску полностью ободрал, нанес грунтовку и только потом стал красить. Выглядит классно, но липнет, собака.

— Можно попробовать теплой водой помыть, — посоветовал Антон, — вот только нужно посмотреть, с чем лучше – с содой или с квасцами.

— Позвони Ирине, она должна знать, — предложил Меньшиков. — Квасцами, по-моему, только крашенные масляной краской полы и окна промывают.

— Ну все, началось, — недовольно буркнул Середкин, — заседание клуба мастеров-самоделкиных. Ты мне лучше скажи, — обратился он к Зорину, — как тебе табель закрывать? Из меня ведь бухгалтерия и кадры потом всю кровь выпьют из-за твоей самодеятельности.

— Никакой самодеятельности, — ответил Денис, — я в кадры позвонил и сказал, что отпуск догуляю потом. Разрешили, никаких проблем.

— Ну, конечно, Светлана разве не разрешит, — завистливо фыркнул Генка.

— А я не со Светой разговаривал, а с Порошиным. Он сказал, чтобы я написал заявление, типа, по семейным обстоятельствам переношу часть отпуска.

— Лучше бы поехал, как Томский, куда-нибудь из этой сырости, — продолжал брюзжать Середкин.

— Да, Денис, взял бы путевку, да отдохнул как следует, — поддержал его Петрович.

— А на кого я свой зоопарк оставлю? Муська, как шарик, перекатывается, вот-вот котят принесет, у Мишки что-то с лапами – еле ходит. Нет, я не могу их бросить.

Генка лишь махнул рукой: «О чем вообще можно говорить с этим полоумным, если не о кошках?»

— Хрен с тобой, — сдался он, — хочется работать – так бога ради, за этим не заржавеет. У нас все занятия временно отменены, вместо них – дежурства, но не суточные, а по восемь часов, как обычный учебный день. «Сутки» сегодня у Рябинина, а мы – на мелочевке вроде замков.

— Кстати, — перебил его Новоселов, — теперь в книжку записываем все: замки, деревья, кошек в водосточных трубах.

— Да, теперь фиксируется все, — недовольно покосился на Петровича Середкин, — обязательно пишем время, адрес, причину вызова. Потом, исходя из этого, будет рассчитываться премия.