Никита Хрущев. Реформатор - Сергей Хрущев

В тюрьме Снегов просидел недолго, его окончательно освободили уже в следующем году. Вернувшись в Москву, он тут же начал стучаться во все двери: делом его жизни стало восстановление справедливости, а восстановить ее невозможно без разоблачения главного преступника: Сталина.

Первым он достучался до Микояна, они тоже старые знакомые, когда-то вместе делали революцию в Баку. Выслушав Снегова, Микоян решил свести его с Хрущевым. Снегов предложил захватить с собой еще и Ольгу Шатуновскую, в 1930-е годы она работала с отцом в Москве. Так же, как Снегов, Шатуновская отсидела восемнадцать лет в лагерях. Так же, как и он, совсем недавно вырвалась на волю.

На тот момент из всего Президиума ЦК я бы только Микояна назвал единомышленником отца. Правда, Микоян ставит на первое место себя, утверждает, что именно он, Микоян, начал первым раскапывать преступления Сталина. Не берусь судить о хронологии, дело не в первости, а в совпадении взглядов, очень важно чувствовать рядом локоть соратника. Что же касается первости, оба они написали воспоминания, оба они ушли из жизни, и нам теперь уже нечего добавить.

Члены Президиума ЦК: Маленков, Булганин, Шверник, Сабуров, Первухин и даже вновь избранные в высшее руководство: Суслов, протеже отца — Аристов с Кириченко и примыкавший к ним Шепилов, поддерживали отца, но не по велению сердца, а потому, что он сохранял лидерство. Они привыкли поддерживать сильнейшего. Менялся расклад, вместе с ним менялись и их пристрастия. Пока же отец оставался вне конкуренции. Исключение составляли Молотов, Каганович и Ворошилов, слишком многое их связывало со Сталиным, они помнили не только о своих подписях на расстрельных списках, но и о «от души» сделанных приписках: «Сволочи», «Мерзавцы», о прямых указаниях следователям: «Бить, бить, бить».[26]

Отец пригласил к себе в ЦК Снегова с Шатуновской. Их рассказ, в первую очередь, их убежденность, в том числе и в том, что за спиной Николаева, убившего 1 декабря 1934 года первого секретаря Ленинградского обкома Сергея Мироновича Кирова, стоял сам Сталин, подтверждал самые страшные догадки отца. Он попросил их описать все сказанное в письме в Президиум ЦК. Его вслух зачитал Булганин на заседании 31 декабря 1955 года.

Когда дошло до убийства Кирова, Ворошилов, не выдержав, выкрикнул: «Ложь!» Однако присутствовавшие его не поддержали, и он затих. Булганин закончил чтение. Наступило молчание. Никто не хотел начинать первым.

— Если проследить, пахнет нехорошим, — первым, как всегда, пришлось говорить отцу, — надо проверить, вызвать оставшихся в живых свидетелей.

— Это ничего не даст, — перебил отца Молотов, — проверять надо документы.

Его поддержал Каганович. Оба они знали, что документы подтвердят сталинскую версию о причастности к убийству Кирова Зиновьева, и только его одного. Микоян встал на сторону отца.

Свидетелей допросили, тех немногих, кого удалось разыскать. Большинство из них распростились с жизнью сразу после окончания следствия по делу Кирова, за которым следил лично Сталин. Неоспоримых фактов причастности или непричастности Сталина к преступлению они привести не смогли.

На том, предновогоднем заседании отец предложил создать специальную комиссию, вменив ей в обязанность разобраться не только с убийством Кирова, но и копнуть поглубже. Особенно его интересовала судьба делегатов XVII съезда партии, «Съезда победителей», как назвал его Сталин. Большинство «победителей» и те, кого отец хорошо знал, и кого не очень — исчезли без следа. Члены Президиума ЦК заспорили, кого включить в комиссию, дело уж больно щекотливое. Микоян предложил в комиссию из высшего руководства его самого, отца, Молотова, Ворошилова и в добавку к ним еще кое-кого рангом пониже. Отец предпочел роль арбитра и свое участие в комиссии отклонил. По мнению отца, работу следовало поручить историкам партии, а во главе поставить «главного историографа», одного из авторов «Красного курса истории ВКП(б)», Секретаря ЦК Петра Николаевича Поспелова. Он писал эту «историю», пусть сам же теперь ее и расхлебывает. В результате в комиссию включили функционеров второго партийного эшелона: Аверкия Борисовича Аристова от ЦК, Николая Михайловича Шверника от профсоюзов и Павла Тимофеевича Комарова от комиссии партийного контроля, а также Генерального прокурора Руденко и Председателя КГБ Серова. КГБ предписали предоставлять Комиссии любые, даже самые секретные документы.

И до встречи отца со Снеговым и Шатуновской, начиная с самого 1953 года, освобождали из лагерей политических, кого с реабилитацией, а кого просто так, по умолчанию. Но двигалось все медленно, они же потребовали настежь раскрыть двери лагерей, освободить практически всех и сразу. И без Снегова с Шатуновской процесс пошел бы тем же путем. Но так уж получилось, что судьба избрала своим орудием возмездия за содеянные Сталиным преступления именно их двоих.

Снегова отец назначил своим «комиссаром» в МВД к Круглову. Ему, недавнему «сидельцу», вменялось надзирать не только за реабилитацией, но и за соблюдением законности в Министерстве, где само слово «законность» давно забыли. Шатуновская выполняла схожую задачу в комиссии Партийного контроля. Снегов и Шатуновская стали первыми в российской истории уполномоченными высшей властью наблюдателями за соблюдением того, что сейчас называют «правами человека».

Забегая вперед, скажу, что оба они в МВД и КПК пришлись не ко двору, слишком настойчиво требовали освобождения заключенных, их реабилитации, постоянно совали нос в самые заповедные уголки еще вчера никому неподсудных «органов». При первой возможности от них постарались избавиться, сначала отобрали допуски к секретным материалам, а затем и вовсе отправили на «персональную» пенсию. Однако Снегов с Шатуновской и не думали сдаваться, до конца своих дней — а прожили они, закаленные в сталинских лагерях, долго — стучались во все двери, писали во все инстанции, разоблачали, разоблачали, разоблачали… Пока Хрущев оставался у власти, их вежливо выслушивали, но мало что предпринимали. Когда же отца от власти отставили, их и слушать перестали.

Параллельно с работой комиссии Поспелова отец затеял собственное расследование. 1 февраля 1956 года на заседание Президиума ЦК из тюрьмы доставили важного свидетеля, к тому времени уже арестованного вслед за Берией одного из высших чинов госбезопасности, в тридцатые годы заместителя начальника следственной части по особо важным делам Бориса Вениаминовича Родоса. Это он «выбивал» показания из Косиора, Чубаря, Постышева и еще из многих и многих других. Это его подследственный маршал Василий Константинович Блюхер после восемнадцати дней непрерывных избиений умер в тюрьме, так и не дождавшись смертного приговора.