Обнаров - Наталья Троицкая

– Костя… – Юдин, точно защищаясь, вскинул руку.

Обнаров, пошатываясь, поднялся, пошел на Юдина.

– Деньги считаешь… Тебе же не я нужен. Тебе нужны бабки, что ты на мне зарабатываешь.

– Костя, прошу тебя…

Юдин отпрянул в кресле. Деваться ему было некуда.

– Рыжая морда, учить меня будешь?!

Обнаров схватил генерального директора за грудки, тряхнул раз, потом еще, поднял, точно тряпичную куклу, и спиной приложил о стену. Висевшая над Юдиным картина с видом древнего Иерусалима соскочила с гвоздя и массивной рамкой больно ударила по рыжей вихрастой голове. Юдин сдавленно ойкнул, запричитал и, намеренно преувеличивая обьем вреда, стал оседать в обнаровских руках.

– Константин Сергеевич, прошу вас, пустите его! Не бейте его! У него же утренник в детском саду. Как же он с синяками к дочке сейчас поедет?! Отпустите его. Отпустите, пожалуйста! – щупленькая секретарша самоотверженно пыталась оттащить Обнарова от шефа.

Наконец эта потасовка Обнарову надоела и, враз утратив к Юдину интерес, он грубо отпихнул от себя обоих.

Сев в кресло генерального директора, он демонстративно положил ноги на стол, взял из массивного дубового ящичка на столе сигару и неспешно, церемонно принялся ее раскуривать.

Сидевший на полу Юдин сделал знак секретарше, и та поспешила выйти.

– Хватка у тебя… – потирая то шею, то шишку на голове, миролюбиво произнес он.

– Поднимайся, комедиант, или я тебе сейчас и впрямь наподдаю.

Чертыхаясь и кряхтя, Юдин встал и церемонно стал поправлять помятый пиджак, рубашку и галстук-бабочку.

– Пусть закроют уши конкуренты, но я с тебя имею хорошие деньги, Костя. Пойми, – Юдин прижал руку к сердцу, – я так не хочу, чтобы их стабильный, щедрый поток прекращался! А ты… Будешь пить, ты себя очень быстро угробишь.

Обнаров усмехнулся, горько, иронично.

– Костя, ты закис. Ты стал истеричкой. Ты стал нервным, как кузина моего отца тетя Софа. Костя, так-таки нельзя. Тебе заняться делом надо.

Из шкафа Юдин достал сценарий и еще дрожащими, суетливыми руками положил перед Обнаровым.

Это был сценарий Владимира Петровича Каруцкого по той самой рукописи, что неизвестный оставил на даче Обнаровых.

– Вот. С поправками Саддулаева. Бери, Костя, и уходи. На сегодня мне тебя точно хватит! Да, Талгат Сабирович будет тебя просить встретиться с консультантом, каким-то очень заслуженным летчиком.

– Консультант… – Обнаров надменно усмехнулся. – Опостылело все.

Он вылил в стакан остатки коньяка, рывком поднялся и подал коньяк Юдину.

– Пей! Смотреть на тебя больно. Слушай, Валера, пойдем выпьем.

– Если у тебя есть кошерное вино или кошерный коньяк…

– Валерик, коньяк дороже десятки весь кошерный.

– Спорный вопрос. Дискуссионный…

«Добирать» Обнаров стал в любимом баре, традиционно, как в старые добрые времена. Конечно же, традиционно, как в старые добрые времена, уже порядком нагрузившись, он начал бесцеремонно приставать к даме за соседним столиком и цеплять ее спутника. Конечно, традиционно возникла словесная перепалка, за нею драка, с крушением носов и подвернувшейся под руку мебели. Конечно, Обнаров был уже не тот, или, может быть, сказалось чрезмерно выпитое, но если бы не знакомый охранник и знакомый бармен, сражение переросло бы в побоище, и победителем был бы отнюдь не заслуженный артист.

В куртке нараспашку, со свисающим из рукава на дорогу шарфом, под нервный звук клаксонов и водительский мат, застопорив и без того затрудненное движение, Обнаров нетвердой походкой пережившего шторм моряка шел по проезжей части узенькой улочки. Из его носа тонкими алыми змейками текла кровь. Капли крови одна за другой падали на грудь, где белая ткань пуловера была аляповато-пестрой. Его стеклянный взгляд тупо скользил по машинам, лицам, асфальту под ногами, и вновь по машинам, зданиям, лицам…

– Ты, придурок! Уйди с дороги!

– Пьянь, дай людям проехать!

Но гневные речи водителей, вынужденных ехать следом, на Обнарова никак не действовали.

Скрип тормозов. Нервный хлопок водительской дверцы. Быстрые шаги Ближе. Ближе. Ближе…

– Иди сюда, урод! – голос водителя дерзкий, злой.

То, что последует удар именно в голову, Обнаров почувствовал каким-то звериным чутьем. Повинуясь скорее этому чутью, чем разуму, он пригнулся, ушел от удара и нанес потерявшему равновесие водителю удар локтем в солнечное сплетение. Тот согнулся, бормоча проклятия. К месту потасовки уже бежала подмога, когда неизвестно откуда возникший охранник из бара крикнул, демонстративно выхватив пистолет:

– Все назад! Перестреляю, к чертовой матери!!!

– Саня! Ща мы им вломим! – бравировал Обнаров, демонстрируя известный жест.

Охранник подхватил Обнарова под руку и потащил на тротуар.

– Все нормально, мужики! Извините! Езжайте! Без обид!

Мертвецки пьяного Обнарова он прислонил спиной к стеклу витрины.

– Константин Сергеевич, вот ваш бумажник. В баре на столе забыли. Давайте я вам такси вызову.

Обнаров поманил охранника пальцем. Тот пригнулся.

– Ты чего лезешь, торчок? Тебе в ухо дать?

– О-о-о! Спокойно. Спокойно. Не надо в ухо. Сейчас машину поймаем.

– Сам доеду. Я – почти стеклышко!

Охранник принялся торопливо ощупывать карманы Обнарова.

– Санёк, ты не лапай меня! – Обнаров попытался отмахнуться.

– Нельзя вам за руль, Константин Сергеевич. Разобьетесь. Ключи возьму. Машину к нам во двор загоню.

– А, и… – Обнаров махнул рукой. – Хрен с нею, с машиной! Дарю!

Охранник свистнул, призывно махнул рукой, и желтое такси послушно остановилось рядом.

– Садитесь. Адрес помните?

– Я? Я все помню. Я не пьяный. Сейчас позвоню одной бабе. Потом поедем.

Охранник склонился к таксисту.

– В целости и сохранности довезешь. Понял? В квартиру подняться поможешь. Вот тебе деньги. Номер и морду твою я срисовал, если что. С Богом!

По еще теплой от щедрого солнца бетонке они шли к лайнеру.

– Эх, парни! Погода-то какая чудная! Обожаю золотую осень. Если сегодня четыре полета сделаем, а завтра крайний, уже послезавтра я смогу гулять по Питеру и кормить семечками голубей на Дворцовой площади.

– А кто это придумал, ходить «челноком»? – спросил инженер Вадик Жомов.

– Полина Леонтьевна и придумала. Молодчина! Утерла нос нам, мужикам, – ответил Леднёв. – Иначе бы мы еще дня три копались,