Ивушка неплакучая - Михаил Николаевич Алексеев

Непряхин не растерялся. Спросил с неподдельной обидой:

— Эт? ты за што же меня костеришь, Дивеевна? О чем ты? Ведь я вовсе не про то, об чем ты сейчас подумала. Знать, грешила многонько в молодости, вот и веждится тебе это самое… А я что, я ничего… Я про ногу левую, она тоже что-то того… — Он шевельнул этой ногой, очень натурально ойкнул, заключив: — Вот видишь, а ты, Матрена Дивеевна, черт знает о чем.

Ноги Тишкины были в полной исправности, а рука так и не поднялась. Освидетельствовавший ее районный хирург Чупиц, славившийся своим искусством на всю область, не оставил никаких надежд, — так в Завидове к инвалидам войны прибавился еще один, получивший увечье на трудовом фронте. Примирившись в последнее время с Пишкой, Непряхин говорил ему:

— Теперь нас с тобой и подавно водой не разлить. Уравняла нас жизня по всем своим статьям.

Нет, однако, худа без добра. Несчастье с Тишкой предотвратило другую беду: Епифан не решился в тот день, а точнее, в ночь после того дня, учинить заготовленную было им расправу над Павлом. Неизвестно только, насовсем ли оставил в покое Угрюмова-младшего или опять отложил исполнение своего жуткого замысла на иное время. Тишка же, разговаривая с приятелем, не во всем был прав. Жизнь хоть и поравняла их, но все-таки не по всем статьям: за утраченный на войне глаз Пишке была назначена пенсия, как инвалиду второй группы, а с определением таковой Тишке, лишившемуся правой руки, что-то не торопились. Фене кто-то сообщил, что виноват Санька Шпич, который был не только председателем сельсовета, но и членом правления колхоза; будто бы он настоял на том, чтобы годок-другой погодить с назначением пенсии Непряхину, что рука его «отойдет», а за год-другой ни с ним, ни с его семьей ничего худого не случится: две дочери работают в колхозе, жена, Антонина, при полном здоровье, — прокормят. Со Шпичом не соглашались. Апрель, тот не стерпел, сплюнул на пол и ожесточенно растер подошвой сапога плевок, будто это был уж не плевок, а сам Санька Шпич. Старый председатель колхоза Леонтий Сидорович Угрюмов, понимая, что дни его председательства, сочтены, что не нынче-завтра его сменит на этом посту молодой и энергичный Точка, которого уже дважды вызывали в район на какие-то переговоры (Леонтий-то хорошо знал на какие), не находил в себе сил спорить с настырным и прилипчивым, как репей, Шпичом и согласился отложить решение пенсионных дел, в том числе и Тишкиного дела, до общего собрания. Вот тогда-то Феня и надумала поговорить с председателем сельсовета, с Санькой, стало быть, Шпичом, один на один. Поутру, увидев из окна своего дома, что тот проследовал в свое «присутствие», как однажды выразился Максим Паклеников, она быстро оделась и минут через пять оказалась в Совете.

Санька Шпич уже сидел за столом и даже не поднял на вошедшую своей важной, отягощенной какими-то государственными думами головы. Федосья Леонтьевна, приблизясь к нему, начала, как бы продолжая не законченный между ними разговор:

— У них восемь ртов. Тимофей теперь не работник. Антонина с Нинухой не прокормят шестерых. Как же можно тянуть с пенсией…

Санька недовольно ворохнулся в своем кресле; заворочал шеей, будто за воротник ему кто-то насыпал сенной трухи:

— Не совалась бы ты в чужие дела, Федосья. Бригадирствуешь над женщинами — и бригадирствуй на здоровье (Феня к тому времени уже возродила женскую тракторную бригаду), а в чужие.

— В чужие? — От удивления темные брови Угрюмовой встали торчком. — Это какие же они чужие?.. Дети сиротами остались, хоть и при живом отце. А ты — чужие?! Сейчас же поеду в район. Там найдут на тебя управу.

— Опять жаловаться? Валяй, валяй, это по твоей части. Только меня не застращаешь! У самой рыльце в пушку. Чужую семью, ячейку общества, рушишь! — Шпич хорохорился, но все-таки под конец сбавил тон: — Сказал, подумаем. Чего еще тебе?

Феня посмотрела на него долго и пристально, будто впервые видела, помолчала, потом тихо, каким-то измученным голосом заговорила:

— А ведь ты больной, Санька! Ты, Сань, снаружи только навроде здоровый, а внутрях больной. Ежли к чужому горю глух — больной, значит, ты… — Видя; что Шпич собрался подписывать стопку отпечатанных под копирку каких-то бумажек, обронила с досадой: — «Дорогой товарищ»… Всем, поди, вот так-то? Какой уж там дорогой, коли под копирку? Я б такую бумажку и читать не стала! Поздравил, называется! С праздничком!.. Эх, Саня, Саня, гнать бы тебя отсюда поганой метлой, чтобы не позорил Советскую-то власть! И как только Настя живет с тобой, терпит тебя такого!.. Да ты не тычь в меня твоими пальцами, не боязливая!

Санька поспешно упрятал под стол двупалую руку;

— Ну и ты полегче! Тоже мне хозяйка отыскалась лезет во все дыры! Чего Доброго, антисоветчину еще мне присобачишь. Иди и занимайся своим делом, а мне не мешай!

— «Своим»? А это разве не мое?.. Ты еще и глупый; Саня, ох, какой же ты глупый! — Феня безнадежно махнула рукой и направилась к двери. Немного задержалась там, повернулась опять лицом к Шпичу, вымол вила спокойно, твердо, как давно выношенное, со зревшее на сердце: — А ты, Саня, и есть тот самый, как ты сказал, антисоветчик, ежели людская боль не стала твоей болью. — и, трудно переведя дух, шагнула за порог.

Мимо нее, бешено сверкая глазами, бросился в настежь открытую дверь Авдей Белый. Он шагнул к председателеву столу и раздельно, с большими паузами, с предельной выразительности четкостью расставил многообещающие слова:

— Ты, вот что… Шпич… Если еще раз обидишь Феньку, пеняй на себя. Повыдергиваю ноги и выброшу на съедение псам. Понял? До сви-да-ньица, товарищ Шпич!

Авдей выскочил на улицу, чтобы присоединиться к Федосье Леонтьевне, но не увидел ее. В недоумений пожал плечами: «Куда бы это она?»

Решение встретиться с Наценкой Скворцовой и поговорить с глазу на глаз созрело у Федосьи Леонтьевны давно, только вот исполнить его до сих пор никак не удавалось. Нельзя сказать, чтобы у нее не хватало смелости, — просто что-то мешало этой встрече. Впрочем, сама-то Федосья хорошо знала про это «что-то», да не хотела открываться даже перед собой. Все объяснялось проще простого: она боялась повредить своим отношениям с Авдеем. Вдруг Наденка взбунтуется, подымет шум не только на все Завидово, но и на весь район, — от нее ведь всякое можно ожидать, эта ни перед чем не остановится, пойдет напролом. Не всегда сильный духом, переменчивый в настроениях,