Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Тихорецкую. Дела прямо-таки дохлые. Неужели он там, на месте, не видит этого? Поедет в Мартыновку. А зачем? Командующему группой войск всего фронта не пристало мельчить себя, подменять командиров частей. Место его тут, в Царицыне, особенно сейчас — казачьи генералы, Фицхелауров и Мамантов, туго обложили город с запада и севера, с часу на час перейдут в наступление. Появится ночью на прямом проводе — потребует немедленного возвращения; кстати, сообщит и о назначении его членом Военсовета.

Будто и не было позади суматошной ночи. Глаз не сомкнул, если не считать одного-двух минутных «отключений». Рапорт царицынских чекистов. Работка по нем! Требуются его воля и рука — он надолго теряет физическое ощущение текущего времени, не испытывает и усталости. Вслед за начальником артиллерийского управления Чебышевым на баржу, опутанную колючей проволокой, были доставлены к утру все его подручные — из бывших офицеров. Кое-кого допросили. Ни слова о Носове и Ковалевском; это не значит, что нити не ведут в штаб. Есть они, не могут не быть! Время нужно для разматывания клубка. А его-то как раз и нет, времени. Выдворит из штаба обоих; чекисты поглядят за ними на воле.

Первым явился Ковалевский. Квартира его в соседнем доме, напротив. На приветствие Сталин отозвался кивком, не пригласил сесть. Нарочно не отрывался от бумаг, наблюдал исподволь. Как всегда, Ковалевский подтянут, свежевыбрит, надушен. Ни тени беспокойства в умных глазах; разве вот… руки. Бледные длинные пальцы с отшлифованными ногтями нетерпеливо мнут ремень портупеи. Интересно, знает он об аресте Чебышева? Вряд ли, вечер провел у себя на квартире, никто к нему среди ночи не приходил, улегся рано, с курами. Могли позвонить ему… Вот что не подвластно — телефон. Надо бы Иванову продумать…

— Рано вы просыпаетесь, товарищ Джугашвили. У меня не получается. Звонок из вашей приемной застал меня еще в постели.

— Привычка…

Сталин, посапывая трубкой, бросил короткий взгляд. В самом деле или притворяется? При желании мог бы видеть, что окна председательского кабинета не гасли всю ночь. Наверное, все-таки спал: припухлые от здорового сна веки, посвежевший цвет лица…

— Повестка сегодняшнего заседания… экстренного, как я понимаю, неизвестна мне. Вчера вас весь день не было. Может, я еще успею до прихода Сергея Константиновича что-то приготовить из документации?

— Нэ потребуется.

Вошел Минин. Вид царицынца рассмешил Сталина: никогда не видел его в защитном. Летняя новенькая гимнастерка топорщится, как на гимназисте; брюки гражданские, черного сукна, вобранные в хромовые сапоги. Поясок кавказский, узенький, с серебряным богатым набором. Когда-то и сам носил такой; помнит, гордился им. Сейчас бы, наверно, не надел. Серго не расстается и поныне; как-то даже предлагал ему, запасной. Не взял — привык уже к солдатскому, простому, из яловой кожи.

Опередив говорливого царицынца, Сталин без лишних слов объявил о снятии с работы члена Военсовета Ковалевского. Тут же жестом попросил его выйти. Минин, не предупрежденный, не успел и рта раскрыть, только руками развел: вдвоем, мол, остаемся? Обождав, покуда за побелевшим военспецом закрылась массивная дверь, Сталин спросил:

— А ви, товарищ Минин, никого не можете предложить… вместо него?

— Не знаю уж, — опешил царицынец. — Коль неугоден оказался Ковалевский… Кроме Носовича; теперь в Царицыне у нас, поди, никого и не осталось из военспецов.

— Носовича я тоже снял.

— Бог мой! Они, надеюсь, не на барже?..

— Вижу, вас беспокоит их судьба…

— Ну как же?! Обезглавили штаб в такой момент! Ей-ей, хлынут казаки в город.

Сталин хмуро переставил, как шахматную фигуру, бронзовый бюст Пржевальского.

— Именно поэтому дальнейшее пребывание их в штабе опасно для города. Ковалевский и Носович большие специалисты по развалу, панике… Не исключено, повинны и в передаче секретных сведений врагу.

Потирая голое темя, Минин косился на дверь, за которой скрылся третий член Военсовета, теперь уже «бывший». Ухо уловило голоса. Когда проходил приемную, там уже сидели парни ухватистого чекиста, Иванова. Удивился еще: никогда этот народ не топтался среди бела дня в светлых апартаментах штаба. Совсем некстати ворохнулась мысль: видал Ковалевский чекистов или они прибыли потом?

— Так что штаба СКВО как такового нэ существует, — объявил Сталин, заправив трубку. — Предлагаю образовать оперативный отдел при Военсовете. Сотрудников набрать из штабов боевых участников. Есть уже свои специалисты, проверенные в огне. Будем выдвигать.

— А члена совета… вместо Ковалевского, рекомендовал Центр?

— Зачем? А ми с вами тут пешки, что ли? Назначим товарища Ворошилова.

— Какой же Ворошилов военспец?!

Недооценивал Минин этого человека. Малоразговорчивый, нелюдимый, не идет ни на какие контакты с окружающими; живет ночной жизнью, как сыч. Ничего не требует для себя. Царицынцам трясет душу только за порожняк, паровозы и сменные бригады машинистов. Доходили слухи: не попадайся, мол, под руку. Да, видит сам — хватка. Глядя на буйную жесткую копну волос, без сединки в сорок лет, худое, прокопченное до черноты, носастое лицо, побитое редкими оспинами, на ядовито мерцающие в щелках горские глаза, Минин с оторопью ощутил какую-то тревожащую силу, исходившую от него. Сила пугала, однако, как ни странно, вселяла и чувство надежности, прочности. Никто из «чужаков», заезжих, сколько их уже перебывало в Царицыне за прошлый и этот год, включая комиссаров Анисимова, Орджоникидзе, военрука Снесарева, не вызывал подобного чувства. Сталин ближе всех принял к сердцу судьбу города; действует надежно, без оглядки. Это и притягивает его, Минина, к нему, заставляет полностью вверяться.

Без сомнения, лучше быть его единомышленником, нежели противником. Лихорадочно прикинув в памяти стычки, словесные перепалки и несогласия меж ними за