Великий магистр - Елена Грушковская

— Может быть, он всё ещё в ней? — предположил Алекс.

Каспар проговорил:

— Нет, в том-то и дело, что я сам видел, как он вылетел из её груди. И исчез.

— Может быть, он где-то там, в земле? — высказал предположение Конрад. — Если так, то найти его будет сложно.

— Но мы должны его найти, — сказал Оскар. — Придётся перекопать всё… А что делать? Надо его обязательно разыскать, это даже не обсуждается.

— Да, конечно, надо, — согласился Алекс. — Это всё, что у нас осталось от Авроры. В нём её частичка.

Тут я решила, что пора и мне взять слово. Я скрипнула дверью, и на меня обратили внимание.

— Пушинка, ты что тут стоишь? — спросил Алекс. — Иди, малыш, ложись, я скоро приду.

— Да я, вообще-то, насчёт жука, — сказала я.

— Так, — оживился Оскар, поворачиваясь ко мне и протягивая руку. — Иди сюда, моя хорошая. У тебя есть, что сказать?

— Думаю, да, — ответила я, подходя к столу.

Оскар кивком показал на мамино кресло. Я засомневалась: а имею ли я право в него садиться? Оскар ласково подтолкнул меня к нему.

— Садись, садись.

Мне стало немного не по себе: для меня это было всё равно что усесться в кресло в президентском кабинете. Никто из присутствующих себе этого не позволил, даже Оскар, так почему я должна позволять?.. Впрочем… Я села. Все внимательно смотрели на меня, даже Никита.

— Перекапывать землю в поисках жука не придётся, — сообщила я, кладя на стол руку.

Когда я её разжала, у Алекса вырвался удивлённый возглас:

— Пушиночка, где ты его нашла?

— Золотце ты моё, — проговорил Оскар, целуя меня в щёку. — Как же хорошо, что он нашёлся! Ты умница. Но в самом деле, где он был?

Я призналась:

— Думаю, мне его дала кошка. Да, звучит странно, но тем не менее, похоже на то… Или у меня были какие-то галлюцинации.

Каспар вдруг спросил:

— Чёрная, с седым ухом?

Я удивлённо кивнула, а он сказал:

— Значит, не у одного меня галлюцинации.

— Так, так, подождите, — обратился к нам обоим Оскар. — Что это значит? Какая кошка?

Я описала огромную чёрную кошку, которая явилась мне возле тела мамы. Каспар, слушая, кивал. Когда я закончила, он сказал:

— Я тоже её видел, только подумал, что она мне померещилась, потому и не стал о ней рассказывать до поры до времени… Но, похоже, она действительно была.

— Кошка сказала, чтобы я отдала жука Юле, — сообщила я самое главное.

— Так и сказала? — переспросил Оскар озадаченно.

— Да, именно так, — подтвердила я.

— Что бы это могло значить? — пробормотал Оскар.

— Что бы это ни значило, надо так и сделать, — вдруг подал голос Никита.

Оскар посмотрел на него.

— Договаривай. У тебя какие-то соображения?

— Я просто чувствую, — ответил тот.

Его неожиданно поддержал Конрад. Встав, он сказал:

— Я приведу её.

Он вышел из зала, а все смотрели на жука. Оскар задумчиво поглаживал его по спинке, грустно улыбаясь.

— Как же мы без тебя, Аврора?.. Стоило ли жертвовать своей драгоценной жизнью ради того глупого мальчишки? Таких, как он, множество, а ты только одна…

Оплывали свечи, негромко гудел камин, а жук горел золотыми бликами. Каспар, поглаживая короткую щетину на голове, неподвижно смотрел на его сияющий панцирь, а Алекс нащупал под столом мою руку и сжал. Послышались шаги, и в зал вошёл Конрад с заспанной Юлей, зевающей и на ходу причёсывающейся пальцами, одетой в шерстяной серый кардиган и брюки от «волчьей» формы. Если не знать, что она спала впервые за последние трое суток, можно было подумать, будто ей нет никакого дела до происходящего. Впрочем, с понедельника мало кому в замке удалось выспаться.

Жук лежал на столе. Едва Юля увидела его, как вся её сонливость улетучилась — глаза сверкнули, рот напряжённо сжался. Однако в следующую секунду её взгляд снова угас, и она вопросительно посмотрела на Оскара. Оскар взглянул на меня. Я сказала:

— Юля, возьми жука, пожалуйста.

Она говорила очень мало, стремясь, где только возможно, заменять и без того немногочисленные слова жестами, но сейчас сочла необходимым ответить развёрнуто:

— Зачем? Всё равно у меня он не работает.

— Просто возьми. Так надо, — сказал Оскар. — Мы очень тебя просим.

Юля пожала плечами и взяла жука. Держа его на ладони, она поглядывала на нас, всем своим видом как бы говоря: «Ну, что? Убедились? Не работает». Ещё в её взгляде проступала укоризна: «И ради этого вы меня разбудили? Я трое суток не спала, только прилегла, а вы…»

Вдруг она вздрогнула — и мы вместе с ней, не сводя с неё глаз. Кровь? Да, жук порезал палец Юли, его усики зашевелились, он вспыхнул внутренним золотым светом и взлетел. Она не ожидала такого…

Никто не ожидал.

Жук разогнался и влетел в грудь Юли. Её зрачки вспыхнули таким же золотым светом, за спиной раскрылись её собственные крылья — серо-чёрные с синеватым отливом, как у цапли, а потом — пара белоснежных. Судорожно изогнувшись, она рухнула на пол.

Сколько мы ни пытались привести её в чувство — она не реагировала. Это было похоже на анабиоз. Но жук вошёл в неё, что-то за этим должно было последовать! Мы сходили с ума от волнения.

Уже перевалило за полночь, настало воскресенье. Мама лежала на каменном катафалке, холодная и неподвижная, с мечом на груди, а Юля — на кровати в своей комнате, внешне почти ничем не отличаясь по состоянию от мамы.

17.8. Воскресенье

«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ,

И сущим во гробех живот даровав», — пели в храмах.

Никто в замке не красил яиц и не пёк куличей, но набожная Любовь Александровна бормотала под нос пасхальные песнопения — по памяти, то и дело принимаясь плакать и тут же вытирая слёзы скомканным в руке платочком. Она бормотала их вперемешку со словами заупокойных молитв, сидя возле тела мамы.

— Всё перемешала в одну кучу, — сказала она, виновато улыбнувшись дрожащими губами, когда я подошла к катафалку. — Да и не знаю, можно ли её отпевать… — Она бросила робкий и тоскливый взгляд на спокойное, мраморно-белое лицо.

— Меня не надо отпевать, — вдруг раздался хорошо знакомый голос…

Это был МАМИН голос, но в дверях зала стояла Юля. Её растрёпанная шевелюра, ещё вчера бывшая тёмно-каштановой, серебрилась седыми прядями — точно так же, как у мамы, а её глаза, хоть и другого цвета, смотрели маминым взглядом.

— Меня не надо отпевать, — повторила она, подходя. — Я жива.

Любовь Александровна, уронив платочек, начала мелко креститься и беззвучно шевелить губами. Юля обняла её и погладила по голове.