Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

Разор был ужасен. Все необходимые предметы религиозного культа пришлось собирать по другим церквям, особенно тем, что закрывались. А ведь одни только иконы несли в себе ту неповторимость, что были в единственном экземпляре и предназначались именно для Вознесенского собора. Цветные витражи окон были выбиты, крыша главного купола текла, полы… их мрамор пошел на облицовку театра М. Горького в Ростове.

Но даже и после внутренней реставрации — в подвалах собора долгое время был… склад.

Зерно — россыпью и в чувалах — лежало, закрывая усыпальницы М. И. Платова, В. В. Орлова-Денисова, И. Е. Ефремова, Я. П. Бакланова. Прах героев Дона и Отчизны был уже разорен, и гробницы попросту забетонировали…

Так, в муках и испытаниях, но все же нес свою нелегкую службу собор до недавнего времени.

Национальное русское самовыражение — при всей своей многогранности — оказалось немыслимо без религии. Ключевое положение, какое занимает церковь в жизни любого европейского государства, в России и на сегодняшний день не нашло воплощения. И дело тут, если говорить об историческом аспекте, не столько в невосполнимом уроне, какой понесла Церковь в годы советской власти, сколько в расколе, происшедшем в 1927 году.

Декларация митрополита Сергия была в то время воспринята как лояльная режиму и посеяла рознь между верующими. На самом деле декларация была направлена на сохранение хотя бы того, чем довольствовалась Церковь после учиненного разгрома. Русская же зарубежная Церковь поспешила осудить Сергия и на многие годы порвала отношения с соотечественниками.

С тем и пришла Россия к тысячелетию со дня своего крещения…

К сожалению, народ (верующий и неверующий) не услышал имени главных виновников, так и не удосужившихся покаяться.

Впрочем, так ли уж успокаивают душу выдавленные по необходимости признания? Их нравственное обесценивание — повод для лишних раздоров. А нужна хоть мало-мальская душевная устойчивость.

Трудно поверить (как модно сейчас говорить) в консолидацию. Напичкав свой язык иностранными фразами, мы и ставим цель какую-то декларативно-декоративную. Нам не от чего оттолкнуться, и мы слепы в новых «ориентирах», забыв про свои корни и национальную самобытность. А сделав первый робкий шаг (шаг неизвестно к чему), надолго застываем на месте.

Восстановить Церковь (в более глубоком понимании этого слова) — не обновить пустые лозунги.

Призыв к возрождению былой мощи России неотделим от реального возрождения православной церкви. Были в ее истории Тихон, отец Нектарий, протоиерей Иоанн Кронштадский… Их имена по достоинству украшают энциклопедию отечественной жизни, написанную обдуманно и достоверно.

История — ничто без своих памятников… Вознесенский собор — не исключение. Несмотря на идущий в нем ремонт, он открыт для всех. Но проблемы его не только не уходят, а наоборот, прибавляются.

Грустно слышать, что исчезли в разные годы хоругви, богослужебные сосуды, подсвечники, мебель, книги. Из пятнадцати паникадил сохранились только два…

С 1989 года наконец-то зазвонили соборные колокола. Однако нет баса — большого колокола. Как тут не вспомнить прежний, семисотпудовый.

Нижний подвал часто заливает водой. Связывают это со строительством невдалеке от собора пятиэтажек, вызвавшем нарушение дренажной системы. Быть может, причина и в другом, углубленно этим никто не занимался… Пока же в соборе, стоящем на воде, нет… питьевой воды. Ее носят из колодца.

Нетрудно догадаться, что бытовые условия не в пример тем, что были до 1920 года; ризница — и кухня, и прачечная, и спальня, и даже… производственное помещение для выпечки просвирок.

Наше восприятие предмета исходит чаще всего из его предназначения. По-иному мы не приучены мыслить. Так же, как неопровержимость прямого факта заставляет нас пренебрегать наличием косвенных. Но доказательство причины еще не есть раскрытие ее глубины. Как, скажем, собственные мысли до конца открыты лишь тебе самому, так и восприятие предмета, знакомого миллионам, — вещь в то же время сугубо личная и деликатная.

Собор — не только место отправления религиозного культа, но и символ средоточения добрых помыслов и осознания христианского пути как подвига.

Носить в себе Собор, как гарант от сил зла, еще не означает саму борьбу с черными силами. Чаще это «охранная грамота» самому себе. Собственный предел видения мира человеку больше по душе. И он не тщится, даже мысленно, взглянуть на мир с высоты Храма, как избегает иной больной лечиться посредством воздействия на точки акупунктуры, хотя и понимает, что это скорее всего избавит от страданий… «Точки исцеления», образно говоря, легко угадываются в композиции любого храма, будь то кафедральный собор с величественным порталом или церквушка с крохотной папертью.

Наш мир — суровый и приветливый, жестокий и добрый — как бы обретает иное лицо перед строением, увенчанным крестом. Потому что каждый знает: входящему — обеспечен мир, и он оставляет у входа все плохое, получая взамен драгоценную крупицу добра.

В новочеркасский собор идут люди… Покидают его внутренне собраннее, чуточку увереннее. Эта приподнятость всегда внове, и не может притупиться. Она заставляет по-иному посмотреть на себя. Мы ведь многое стараемся не замечать. Но можем ли и смеем ли все время молчать? Особенно ныне.

…Отсюда, с притвора, что вдоль западной стороны собора, все видится совсем иначе.

Таяние снегов прошлого не означает конец «вечной мерзлоты». Но и сквозь источённый лучами перестройки верхний слой «ледника» обнажились острые грани проблем сегодняшнего Новочеркасска.

Освещение событий 1962 года после долгих лет замалчивания взбудоражило население. К сожалению, местные и центральные газеты, выступив смело (хотя и на уровне «Мурзилки»), даже не обозначили сложные общественные процессы, характерные для начала шестидесятых. А это очень важно, потому что народ, уверовавший после XXII съезда партии в торжество справедливости, столкнулся в шестьдесят втором с привычной бездумностью и хамством местных бюрократов.

Как ни парадоксально, но демократическая позиция правительства, честно объявившего о повышении цен, оказалась не принятой широкими слоями. Люди, привыкшие в своем большинстве к неприкрытой лжи, оказались не готовы к правдиво-суровой действительности. Безусловно, можно было все преподнести иначе, сопроводив шумной трескотней восхваления очередное «достижение». К чести тех, кто стоял тогда у руля, на это не пошли, как не пошли на то, чтобы пресечь ядовитый слушок: «при НЕМ-то все дешевело»…

И при «родном отце» скрыто, но повышались цены. Ежегодный сталинский заем, не говоря уже о налогах, по своей изощренности превосходившие эпоху крепостничества, лишнее тому подтверждение.

Искать виновных, не объяснивших прописные истины сбитым с толку рабочим, безнадежно, гораздо важнее обратить внимание на тех, кто скрывает их и поныне. Кто, как не они, замалчивают, что цена того же мяса в 1962 году стала выше лишь на 30–40 копеек, а не на 150–200, как в семидесятые (естественно, не в государственных магазинах, где оно исчезло