Поселок. Тринадцать лет пути. Великий дух и беглецы. Белое платье Золушки - Кир Булычев

недоброжелательно, как случайно встретившиеся на улице женщины в одинаковых платьях, ибо до последнего момента каждый из них полагал, что столь светлая идея пришла в голову лишь ему. Между мушкетерами покачивались высокие колпаки алхимиков, мешая смотреть на сцену, редкие чалмы турецких султанов и квадратные скерли марсиан. Правда, полной уверенности в том, что это карнавальные марсиане, а не сотрудники лунных лабораторий с Короны или П-9, не было.

Павлыш протиснулся сквозь толпу арлекинов и гномов, которым не хватило места в зале. С белого потолка туннеля свисали бусы фонариков и гирлянды бумажных цветов. Оркестр на эстраде уже пробовал инструменты. Нестройные звуки катились по пустому коридору. В такт дроби ударника задрожали цветы над головой. Две цыганки прошли мимо, кутаясь в шали.

— Ты не учла аннигиляционный фактор, — сказала строго цыганка в черной шали с красными цветами.

— И ты меня этим упрекаешь? — возмутилась цыганка в красной шали с зелеными огурцами.

Толстяк, который руководил установкой рояля, догнал Павлыша и сказал ему:

— Галаган, ты несешь полную ответственность.

— За что? — спросил Павлыш.

— Спиро! — позвал с эстрады саксофонист. — Почему не включен микрофон? Гелий не может петь без микрофона.

Павлышу захотелось курить. Он дошел до лестницы на нижний ярус, спустился на один марш. На площадке стоял диванчик, и над ним, в нише, была вытяжка для курильщиков. На диване сидела Золушка в хрустальных башмачках и горько плакала. Золушку обидели: не взяли на бал.

Когда человек плачет, это еще не означает, что его надо немедленно утешать. Плач — дело интимное.

— Здравствуйте, — сказал Павлыш, — я из дворца. Принц сбился с ног, разыскивая вас.

На площадке было полутемно, лампа рядом с диванчиком, схожая со старинным уличным фонарем, не горела. Девушка замерла, замолчала, словно хотела дотерпеть, пока Павлыш уйдет.

— Если вас обидели злые сестры и мачеха, — Павлыша несло, он не мог остановиться, — то достаточно одного вашего слова, даже кивка, и мы тут же отправим их на Землю. На Луне не место обидчикам и клеветникам.

— Меня никто не обижал, — ответила девушка, не оборачиваясь.

— Тогда возвращайтесь во дворец, — предложил Павлыш, — и признайтесь во всем принцу.

— В чем?

— В том, что вы уже помолвлены с бедным, но честным пастухом и не нужны вам бриллиантовые палаты и шелковые альковы…

— У вас плохое настроение? — спросила девушка.

Она могла спросить что угодно, потребовать, чтобы гусар ушел, отстал. Она спросила неожиданное.

— Я весел и доволен жизнью.

— Тогда почему вы со мной заговорили?

— Мне обидно. Вы сидите здесь совсем одна, когда из зала доносятся торжественные речи, а оркестр настраивает трубы. Здесь можно курить?

— Курите, — ответила девушка. Голос ее был настолько ровным и спокойным, будто и не плакала.

Павлыш присел на диванчик, достал зажигалку. Ему хотелось взглянуть на лицо девушки. У нее был странный голос, глуховатый, бедный интонациями, и в то же время внутри его что-то звенело, будто он мог становиться другим и девушка сдерживала его нарочно, чтобы звучал приглушенно. Павлыш щелкнул зажигалкой так, чтобы огонек вспыхнул между ним и девушкой. На секунду высветились профиль, щека, глаз, мочка уха из-под белого парика.

Девушка протянула руку и включила лампу, похожую на уличный фонарь.

— Если вам так интересно поглядеть на меня, — сказала она, — зачем хитрить? К тому же огонек у зажигалки слабенький.

Она повернула лицо к Павлышу и смотрела на него не улыбаясь, как ребенок, позирующий фотографу, ожидающий, что из объектива сейчас вылетит птичка. У девушки было скуластое широкое лицо с большими, чуть раскосыми глазами, которым следовало оказаться черными, а они были светло-серыми. Очень полные, почти негритянские губы приподнимались в уголках, готовые улыбнуться. Белый парик с диадемой чуть сдвинулся, и из-под него выбилась прямая черная прядь.

— Теперь здравствуйте еще раз, — произнес Павлыш. — Я очень рад с вами познакомиться. Павлыш.

— Марина Ким.

— Если я в самом деле могу вам чем-нибудь помочь…

— Курите, — напомнила Марина. — Вы забыли достать сигарету.

— Забыл.

— Вы с какого корабля?

— Почему вы решили, что я нездешний?

— Вы из Дальнего флота.

Павлыш промолчал. Он ждал.

— Я услышала, как стучат подковки на ваших каблуках.

— У каждого планетолетчика…

— …магнитные подковки. Вот и брюки от повседневного мундира вы не сменили на гусарские лосины. И еще перстень. Дань курсантской молодости. Такие изумруды гранит повар на Земле-14. Не помню, как его зовут…

— Ганс.

— Вот видите.

Наконец Марина улыбнулась. Одними губами.

— В конце концов, ничего в этом нет удивительного, — сказал Павлыш. — Здесь каждый десятый из Дальнего флота.

— Только те, кто задержался ради карнавала.

— Их немало.

— И вы к ним не относитесь.

— Почему же, Шерлок Холмс?

— Я чувствую. Когда у тебя плохое настроение, начинаешь чувствовать чужие беды.

— Это не беда, — поправил Павлыш, — это мелкая неприятность. Я летел на Корону, и мне сказали на Земле, что мой корабль стартует с Луны после карнавала, как и все. А он улетел. Теперь неизвестно, как добираться.

— Вы должны были лететь на «Аристотеле»?

— Вы и это знаете?

— Единственный корабль, который ушел в день карнавала, — объяснила Марина. — Я тоже к нему торопилась. И тоже опоздала.

— Там вас кто-то… ждал? — Вот уж не думал Павлыш, что так расстроится картинкой, подсказанной воображением: Марина бежит к трапу, у которого раскрывает ей объятия могучий капитан… или штурман?

— Он мог бы остаться, — сказала Марина. — Никто бы его не осудил. Он не хотел меня видеть. Он поднял корабль точно по графику. Наверное, команда была недовольна. Так что я виновата в том, что вы не попали на Корону.

— Боюсь, что вы преувеличиваете. — Павлыш пытался побороть в себе атавистические, недостойные цивилизованного человека чувства.

— Я не кажусь вам роковой женщиной?

— Ни в коем случае.

— И все-таки я преступница.

Павлыш погасил сигарету и задал самый глупый из возможных вопросов:

— Вы его любите?

— Надеюсь, что и он меня тоже любит, — отозвалась Марина, — хотя сейчас я начала сомневаться.

— Бывает, — произнес Павлыш пустым голосом.

— Почему вы расстроились? — спросила Марина. — Вы увидели меня впервые в жизни десять минут назад и уже готовы устроить мне сцену ревности. Нелепо, правда?

— Нелепо.

— Вы смешной человек. Сейчас я сниму парик, и наваждение пропадет.

Но Золушка не успела снять парик.

— Ты что здесь делаешь? — театрально возопил римский патриций в белой трагической маске. — Это просто чудо, что я пошел по лестнице.

— Познакомьтесь, — Павлыш поднялся, — мой старый друг Салиас. Он меня пригрел здесь и даже снабдил карнавальным костюмом.

— Не я, а мои добрые медсестры, — поправил Салиас, протягивая руку. — Я работаю эскулапом.

— Марина, — сказала девушка.

— Мне ваше лицо знакомо.

Марина медленно подняла