Лев Гумилев: Судьба и идеи - Сергей Лавров

Так я стала ежедневной «гостьей» в доме Льва Николаевича. Сейчас уже не помню, в первый или второй визит, наткнувшись в тексте на имя древнегреческого философа Анаксимена, я произнесла вслух имя Анаксимандра, вспоминая, кто из них учитель, а кто ученик и кто ввел термин «апейрон». Вместе со мной Лев Николаевич усомнился и перепроверил, о ком идет речь. Оказалось, что в тексте была допущена ошибка, которую он и исправил, а я, по-видимому, с этого момента была выведена из разряда «радиотов», как называл работников радио Лев Николаевич. Месяца через два плотной работы целый цикл передач был готов, мы назвали его «Беседы по народоведению». А за это время так подружились и привязались друг к другу, что сохранили эту привязанность до конца его дней.

Я посещала его лекции в университете, в Географическом обществе, «заболела» теорией пассионарности. Узнала обо всех его мучениях не только в прошлом, но и о травле в первой половине 80-х годов. Его нигде не печатали. Журнал «Вопросы истории» для него, историка, был закрыт. За это он называл журнал «Вопросы по борьбе с историей», а «Знание — сила» — «Знание с позиции силы», ибо даже в этот популярный журнал его редактор Роман по фамилии, кажется, Продольный (Лев звал его Роман Подпольный), не подпускал Гумилёва.

Вообще, не могу тут не прибавить, что Лев Николаевич был настоящий Ьеі езргіс (fb2: неразборчиво) — остроумец. Помню, особенно популярную в 80-е годы газету «Московские новости» называл «Масонские новости». И, кстати, о вызывавшей всеобщее восхищение в тот же период Маргарет Тэтчер, говорил, что она масонка очень высокого ранга.

Но возвращусь к травле Гумилёва. Круговую оборону держал Институт этнографии, возглавляемый академиком Бромлеем (которого Лев прозвал Бармалеем). Хотя вернее было бы сказать, этнографы из этого заведения вели прицельный огонь по Гумилёву. Их нападки печатали, а он не мог ответить им печатно.

Более того, его главный научный труд «Этногенез и биосфера Земли», в котором изложена теория пассионарности, был рекомендован ЛГУ к печати в 1979 г., но не печатался, т. к. не получил грифа Горлита, то есть разрешения цензуры. Напечатать его было необходимо, потому что идеи Гумилёва уже начинали растаскивать, а слово «пассионарность» стало мелькать по статьям без ссылок на первоисточник. Перехват идей — явление нередкое в научных дебрях. Например, Альберт Эйнштейн, воспользовавшись открытиями французского математика и физика Ж. А. Пуанкаре (умер в 1912 г.) и немецкого математика и физика Германа Минковского (умер в 1909 г.), создал и опубликовал в 1905 г. — частную, а в 1907–16 гг. — общую «теорию относительности», опередив своих старших «коллег». Когда к Пуанкаре пришла студенческая делегация подписать Эйнштейну поздравительный адрес, тот прогнал их со словами: «Я от своих открытий не отказываюсь». Все это поведал мне Лев Николаевич и прибавил рассказ о печальной судьбе московского профессора А. А. Тяпкина, опубликовавшего сведения о научном плагиате Эйнштейна и тут же лишившегося должности.

Понятно, что только публикация рукописи «Этногенез и биосфера Земли» могла «застолбить», закрепить авторство теории пассионарности. Одним словом, Лит был необходим, и он был получен в 1981 г. неожиданным образом.

Один толковый парень — Николай Столяров, работавший музыкальным редактором на радио, был представлен Льву Николаевичу. Решив помочь Гумилёву, он познакомил его с человеком, возглавлявшим радио — И. А. Чуевым. Чуев очень интересовался историей, а к Гумилёву проникся симпатией и сочувствием и, узнав о проблемах с Горлитом, сам вышел на директора этой всемогущей тогда структуры, который был его приятелем. И чудо, рукопись «Этногенез и биосфера Земли» была «залитована»! А вскоре депонирована. Чтобы поддержать Льва Николаевича материально, И. А. Чуев заключил с ним договор на цикл передач по этногенезу и выплатил ему аванс. А редактором назначил меня. Все это было во власти Чуева, но пустить передачи в эфир было уже не в его власти. Ведь Комитет по телевидению и радиовещанию был органом Обкома КПСС, а в Обкоме был функционер — историк по образованию — некто Дегтярев, персонально «опекавший» Гумилёва, поэтому подготовленные к записи тексты ждали своего часа на радио

7 лет. Лишь на пятый год перестройки, в 1989-м, передачи пошли в эфир. Читал их диктор радио Геннадий Воробьев. К записям он относился очень ответственно, проходил со мной весь текст накануне. Читал великолепно. Льву Николаевичу его чтение нравилось чрезвычайно. С апреля 1989 года по май 1990-го прошло 27 передач с периодичностью в две недели; хронометраж колебался от 39 до 49 минут, в зависимости от отрезка в сетке вещания. Отклики были самые положительные. Но, повторяю, все это случилось семь лет спустя.

А пока на дворе 82-й год. Радость с депонированием позади, и в пору ждать новых репрессий. Как он страдал от этого, страдал не только морально, но и физически.

8 это время у Льва Николаевича появились симптомы диабета. Диагноз этот он узнал обходным путем.

Дело в том, что Лев Николаевич не доверял врачам. Говорил, что у Сталина было одно правильное дело — дело врачей. «Заметьте, — говорил он, — что «дело» было заведено в январе 1953 г., а уже 5 марта официально объявлено о смерти Сталина». Когда Льва Николаевича помещали в больницы, он из них сбегал. В последний раз, к несчастью, сбежать не мог...

Так вот о диабете. У него на ступне появилась трещина, а в ней образовался нарыв. С нарывом этим он попал в больницу, из которой быстро ушел. Потом несколько раз он падал в университете после лекции — выключалось сознание. Боясь врачей в Университетской и Академической поликлиниках, которые его знали, он поехал в поликлинику по старому месту жительства, хотя уже много лет там, на Московском проспекте, не жил. Он рассказал мне, как вошел в кабинет так, «на дурака». Врачиха оказалась опытной. Увидев его «заеды» — трещины в уголках рта, определила диабет. Жить стало еще сложнее. Язва желудка у него уже была, а теперь еще и диабет. Что можно было есть при язве, исключалось при диабете, а что требовалось при диабете, запрещалось при язве. Сплошная мука. Ему, голодавшему всю юность, молодость, зрелость, теперь и в старости нельзя было поесть, чего хотелось бы. Диету он, разумеется, нарушал, болезни от этого прогрессировали.

А если к этим болезням прибавить те, что были результатом пыток в тюремных застенках в молодости (во время приступов он и в старости кричал от боли) и каторжного труда в лагерях, то можно только удивляться, как он мог жить с этим, и не просто жить, а столько работать, так гениально писать.

Повторяю, гениально. Я открываю наугад страницу в любом его научном трактате и не могу оторваться. Какая бездна фактов, какая глубина мысли, какая красота слога, точность, афористичность: «Увы, история полезна только тем, кто ее выучил», или «Предвзятое мнение — самая жестокая язва науки», или «Идеи — это огни, манящие ученых к новым свершениям, а не вериги, сковывающие движение и творчество». Таких афоризмов можно привести массу, но лучше читать их в контексте трудов Льва Николаевича, чем в цитировании.