Анж Питу - Александр Дюма

– А собирать урожай! Это совсем другое дело: надо накормить работников, надо помочь возчикам…

– Ради блага моего мужа я готова на все! – воскликнула славная женщина.

– Но, госпожа Бийо, в конце концов…

– Что в конце концов?

– Столько работы.., в ваши лета…

– Ах! – воскликнула матушка Бийо, глядя на Питу искоса.

– Помогите же мне, мадмуазель Катрин, – взмолился бедный малый, видя, что положение осложняется и силы его на исходе.

– Но я не знаю, чем я могу вам помочь, – сказала Катрин.

– Так вот, – набрался храбрости Питу. – Господин Бийо решил не взваливать все эти заботы на госпожу Бийо.

– А на кого же? – прервала она, трепеща разом от почтения и восхищения.

– Он поручает распоряжаться на ферме человеку, который покрепче, чем вы, и который близок вам и ему. Он передает бразды правления мадмуазель Катрин.

– Моя дочь будет заправлять в доме! – воскликнула старуха мать с недоверием и неизъяснимой ревностью.

– Под вашим надзором, матушка, – поспешила сказать девушка, заливаясь краской.

– Нет-нет, – настаивал Питу, который, раз начав, решил договорить до конца – нет, я должен выполнить поручение в точности; на время своего отсутствия господин Бийо передает всю власть в доме и в поле мадмуазель Катрин.

Каждое из этих правдивых слов больно ранило хозяйку в самое сердце; но в этой женщине было столько доброты, что вместо жгучей ревности и сильной ярости весть об умалении ее роли вызвала в ней еще большую покорность, большее смирение, большую веру в непогрешимость мужа.

Разве мог Бийо ошибаться? Разве можно было ослушаться Бийо?

Вот два довода, которые выдвинула славная женщина против себя самой, и прекратила всякое сопротивление.

Она посмотрела на Катрин, но увидела в ее глазах лишь скромность, доверчивость, желание не оплошать, неизменную дочернюю любовь и почтение. Матушка Бийо окончательно смирилась.

– Господин Бийо прав, – сказала она. – Катрин молода; у нее светлая голова, и она все приберет к рукам.

– Это уж конечно, – подхватил Питу, уверенный, что льстит самолюбию Катрин, меж тем как на самом деле это больше походило на насмешку.

– Катрин, – продолжала матушка Бийо, – вольготнее чувствует себя на дорогах; ей легче, чем мне, день деньской бегать за пахарями. Она выгоднее продаст; она дешевле купит. Она сумеет добиться беспрекословного подчинения, моя девочка.

Катрин улыбнулась.

– Ну что ж, – продолжала славная женщина, громко вздыхая, – теперь Катрин будет бегать по полям! Теперь она станет распоряжаться деньгами! Теперь она будет носиться с утра до ночи! Теперь моя дочка превратится в мальчишку!..

Питу поспешил успокоить ее:

– Не беспокойтесь за мадмуазель Катрин. Я здесь и буду всюду ее сопровождать.

Это любезное предложение, на которое Анж возлагал такие большие надежды, было встречено столь странным взглядом, что он осекся.

Девушка покраснела, но совсем не так, как женщина, которой польстили, она пошла красными пятнами, которые, в сочетании с бледностью, выдавали двоедушие, обличали разом гнев и нетерпение, желание говорить и необходимость молчать.

Питу не был человеком светским; он не разбирал оттенков; но он понял, что краска на лице Катрин не означает полного одобрения.

– Как! Вы молчите, мадмуазель Катрин? – удивился он, приветливо улыбаясь и показывая могучие зубы под пухлыми губами.

– Вы что же, сами не понимаете, господин Питу, что сказали глупость?

– Глупость? – растерялся влюбленный.

– Черт возьми! – воскликнула матушка Бийо. – Это что же, моя дочь будет всюду ходить с телохранителем?

– Но ведь кругом леса!.. – возразил Питу с таким простодушным видом, что смеяться над ним было просто грешно.

– Это тоже входит в наставления нашего хозяина? – спросила матушка Бийо, обнаружив некоторое предрасположение к иронии.

– Быть не может, – добавила Катрин, – это занятие для лодырей, отец не мог поручить Питу ничего подобного, да и Питу никогда бы не согласился на такое поручение.

Питу переводил широко раскрытые растерянные глаза с Катрин на матушку Бийо; все его планы рушились.

Катрин своим женским чутьем поняла жестокое разочарование Питу.

– Господин Питу, – сказала она, – разве вы видели в Париже, чтобы девушки компрометировали себя, таская за собой повсюду молодых людей?

– Но здесь вы не девушка, здесь вы хозяйка дома.

– Ну, хватит болтать, – резко оборвала его матушка Бийо, – у хозяйки дома дел невпроворот. Идем, Катрин, я передам тебе дела, как велел твой отец.

И тут перед глазами оторопевшего, застывшего от изумления Питу развернулась церемония, деревенская простота которой была исполнена поэзии и величия.

Матушка Бийо вынула связку ключей и один за другим вручила их Катрин; она дала ей отчет, сколько в доме белья, вина, мебели и припасов. Она подвела дочь к старому секретеру с инкрустацией 1738 или 1740 года, в недрах которого папаша Бийо хранил свои луидоры и бумаги: казну и архивы семьи.

Катрин со всей серьезностью отнеслась к этому посвящению в семейные тайны и передаче власти; она задавала матери вопросы, обличавшие недюжинный ум, думала над каждым ответом и, получив нужные сведения, казалось, прятала их в глубины своей памяти и разума, как оружие на случай борьбы.

От вещей матушка Бийо перешла к скотине; все поголовье: здоровые и больные бараны, ягнята, козы, куры, голуби, лошади, быки и коровы – было тщательно учтено. Но это была не более чем дань обычаю. В этой области девушка давно взяла бразды правления в свои руки.

Никто лучше, чем Катрин, не узнавал домашнюю птицу по голосу, ягнята привыкали к ней за месяц, голуби знали ее так хорошо, что часто прилетали и кружились вокруг нее посреди двора и, походив взад-вперед у ее ног в знак приветствия, садились к ней на плечо.

Когда Катрин приближалась к лошадям, они встречали ее ржаньем. Она умела смирять самых норовистых. Один жеребенок, выросший на ферме и ставший неприступным жеребцом-производителем, обрывал все поводья в конюшне, чтобы подойти к Катрин и получить из ее рук черствую корочку, которая непременно была припасена для него.

Не было никого прекраснее и приветливее, чем эта красивая белокурая девушка с большими темными глазами, белой шеей, округлыми плечами, пухленькими пальчиками, когда она в фартуке, карманы которого были полны зерна, приходила на утоптанную и удобренную площадку около пруда и горстями сыпала на нее звонкое зерно.

Тогда все цыплята, все голуби, все ягнята спешили к пруду; клювы стучали по земле; розовые языки баранов лизали хрустящую гречку. Площадка, сплошь засыпанная зерном, в две минуты становилась гладкой и чистой, как фаянсовая тарелка жнеца после обеда.