Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

– Он поступил бы весьма разумно, если бы вернулся туда, – сказал Юлиус.

– Я уверена, – продолжала Фредерика, взглядом умоляя Лотарио о сдержанности, – что господин Лотарио готов и сейчас исполнить то, что тогда предлагал. И если вы его об этом попросите, он подаст в отставку и вернется в Берлин, где останется до тех пор, пока вы сами не призовете его к себе.

Тут Самуил опять счел уместным вмешаться. В его планы не входило, чтобы Лотарио, отправившись в такую даль, выскользнул у него из рук.

– Юлиус не требует столь многого, – сказал он. – Он просит только, чтобы Лотарио больше не ездил сюда, а не чтобы он уехал. Лотарио не в том возрасте, когда отказываются от деятельной жизни, и Юлиус, хоть вдруг и превратился в мужа, остался дядей в достаточной мере, чтобы не разрушать карьеру и будущность своего племянника.

– А, ну да, конечно, – проворчал Юлиус, раздосадованный тем, что его обрекли на такое вынужденное великодушие.

Лотарио вздохнул.

– Что ж, мой друг, – снова заговорила не теряющая мужества Фредерика, – можно ведь разлучиться и не нанося вреда будущности вашего племянника. Если господин Лотарио остается во Франции, что нам с вами мешает отправиться в Германию? Вы уже почти совсем оправились от вашего недуга, ваши силы восстанавливаются. Путешествие не принесет вам ничего, кроме пользы. Почему бы нам не пожить в этом красивом Эбербахском замке, ведь вы обещали показать его мне?

Самуил кусал губы и в таком же нетерпении, как Лотарио, ждал, что ответит Юлиус.

Мрачный замысел, который он таил в своем мозгу, требовал, чтобы Лотарио не разлучался со своим дядей. Иначе все рушилось.

Однако ответ Юлиуса успокоил его.

– Нет, – заявил тот с угрюмой миной. – Я не могу, да и не хочу никуда ехать. У меня здесь дела, долг велит мне оставаться в Париже.

Лотарио и Самуил оба не смогли скрыть облегчения.

– Но, – продолжал граф фон Эбербах, возвышая голос и гневаясь оттого, что чувствовал себя довольно скованно, – я не понимаю, с какой стати мы изощряемся, выдумывая, какими средствами разрешить столь простой вопрос, который уладится сам собой. Чтобы помешать вам видеться, вовсе нет необходимости разводить вас на сотни льё друг от друга: есть моя воля, и этого достаточно. Я все решил и приказываю, чтобы отныне, пока я жив, моя жена больше не принимала Лотарио у себя в доме.

Молодой человек с трудом удержался от гневной вспышки.

Самуил, казалось, был обескуражен таким насилием со стороны Юлиуса.

– Как это? – спросил он. – Ты что же, хочешь их совсем разлучить? Они не смогут больше видеться даже в твоем присутствии?

– В моем присутствии пусть, – промолвил Юлиус. – Но только в моем присутствии.

Лотарио поднял голову.

– Но, сударь, – произнес он, – я же люблю Фредерику.

– И я тоже, тоже ее люблю! – выкрикнул Юлиус, взрываясь вновь, и вскочил на ноги, скрестив со взглядом племянника свой угрожающий, ревнивый, ненавидящий взгляд.

Наступило мгновение, когда эти двое перестали быть юношей и стариком, дядей и племянником, благодетелем и облагодетельствованным. Теперь это были двое мужчин, двое равных, двое соперников.

В это мгновение все прошлое рухнуло в бездну, исчезло.

У Фредерики вырвался крик ужаса.

На губах Самуила мелькнула странная усмешка.

– Лотарио! – закричала Фредерика.

Звук этого дорогого голоса, полного отчаянной мольбы, заставил молодого человека немного прийти в себя. Но, казалось, он боялся, что не сможет долго сохранять самообладание.

– Прощайте, сударь, – сказал он, не взглянув на своего дядю. – Прощайте, Фредерика.

И он удалился стремительными шагами.

Минуту спустя на дороге послышался топот копыт двух лошадей, скачущих во весь опор.

Юлиус в изнеможении опустился на скамью.

«Ну, – сказал себе Самуил, – первый акт сыгран. Теперь все дело в том, чтобы действовать быстро, не допуская антрактов».

XXXVII

Дистилляция яда

Эта внезапная, непредвиденная вспышка ревности Юлиуса привела к тому, что уже на следующий день взаимоотношения главных персонажей этой истории изменились весьма существенно.

Согласно приказанию Юлиуса, Лотарио более не появлялся в Ангене.

Фредерика, как она и говорила Лотарио, стала теперь видеться с Юлиусом ежедневно, то в Париже, то в Ангене.

Только она чаще, чем собиралась, ездила в Париж, чтобы не утомлять его поездками за город, а также и потому, что испытывала потребность в движении и деятельности: физические усилия помогали забывать о пустоте, которая разверзлась в ее душе.

Она делала все что могла, чтобы граф фон Эбербах не заметил ее печали, не увидел, что она тоскует о чем-то – или скорее о ком-то. Внешне она была весела и старалась своими заботами и преданностью развеять угрюмую скуку графа.

Полного разрыва между Юлиусом и Лотарио не произошло: все кое-как уладилось. Лотарио иногда приходил в графский особняк, а если сталкивался там с Фредерикой, он вздрагивал, как от потаенной боли, и спешил прочь, вспомнив о каком-нибудь неотложном деле. В проявлениях своей нежности к Фредерике и почтения к дяде он стал крайне сдержан. Казалось, он сердит на них чуть ли не в равной мере: на него – за данный приказ, на нее – за послушание.

Самуил открыто принял сторону молодых людей, пострадавших от ревности графа фон Эбербаха.

Он не стеснялся весьма резко заявлять Юлиусу в лицо, что так они не договаривались: первым условием его согласия на этот брак было то, что граф никогда не будет смотреть на Фредерику иначе как по-отечески, и не затем Самуил отдал ему свою дорогую приемную дочь, чтобы он сделал ее несчастной.

И поскольку Самуил говорил все это не таясь, не упускал случая упрекнуть Юлиуса и при малейшем поводе заводил речь о праве Лотарио и Фредерики любить друг друга и не скрывать своих чувств, они оба мало-помалу сблизились с ним, привыкнув видеть в нем своего подлинного покровителя.

Подозрения, которые Олимпия пыталась посеять в уме молодого человека, были теперь как нельзя более далеки от него. По всей видимости, Самуил был ему лучшим и надежнейшим другом в целом свете.

Предатель высказывал бы свои доводы в их защиту с глазу на глаз с ним, а говоря с графом, исподтишка признавал бы его правоту; но Самуил защищал Лотарио главным образом именно в присутствии Юлиуса. Он действовал с поднятым забралом, не был двуличным и в особняке у Юлиуса говорил то же, что в домике в Менильмонтане.

Самуил навещал и Фредерику в Ангене. Он просил у нее прощения за то, что посоветовал ей согласиться на этот брак и связать свою юность с графом фон Эбербахом, оказавшимся столь несносным и угрюмым в своей агонии. Но он поверил слову старого друга…

Впрочем, как он утверждал, не стоит слишком уж сердиться на Юлиуса: зачастую в нем говорит скорее его болезнь, чем он сам. Светильник его жизни, прежде чем угаснуть, лихорадочно вспыхивает, бросая на все окружающее странный и ложный свет. Тут вина скорее не Юлиуса, а его, Самуила: он должен был предвидеть, что в подобных обстоятельствах все неизбежно примет именно такой оборот, и не давать своего согласия на этот брак.

Но он ведь сделал это только ради счастья Фредерики.

Таким образом Самуил со дня на день все больше завоевывал ее дружбу. Она постоянно советовалась с ним и поступала теперь не иначе как в соответствии с его мнением. Самуил клялся, что будет стоять за нее, хотя бы для этого пришлось поссориться с Юлиусом; и действительно, возвратясь из Ангена, он отправлялся к графу фон Эбербаху, и стоило послушать, как сурово он его порицал.

По какому праву Юлиус препятствует любви, которую сам же одобрял, если не сам и создал? Впрочем, воображая, что он выбрал хороший способ разлучить Лотарио с Фредерикой, Юлиус до странности наивен. Такие благородные юные натуры можно удержать скорее доверием, чем решетками и замками. А вот подозрительность и суровость Юлиуса, по мнению Самуила, оправдывали любые действия со стороны Фредерики и Лотарио. Их достаточно притесняют, чтобы они могли задуматься о том, как избавиться от притеснений, и, вполне вероятно, в один прекрасный день Юлиус с изумлением убедится, что его суровость привела к следствиям, совершенно противоположным тем, на которые он рассчитывал. Люди чести, узники, находящиеся в неволе под честное слово, даже шагу не помышляют ступить вне указанных им пределов; но если над ними установить надзор, они посчитают себя вправе на все решиться ради освобождения. Плен оправдывает бегство.

Однажды Самуил вошел к Юлиусу со странным выражением лица – это было торжество, но укоризненное и печальное.

– Что я тебе говорил?! – резким тоном воскликнул он.

– А что такое? – побледнел Юлиус.

– Разве я не предупреждал тебя сто раз, – сказал Самуил, – что, запрещая Лотарио и Фредерике видеться при свидетелях, ты толкаешь, едва ли не обрекаешь их на то, чтобы встречаться украдкой?