Вечный зов - Анатолий Степанович Иванов

голое тело, как цыган-барышник ощупывает на базаре лошадь. И она, Вера, стояла недвижимо, как лошадь, только вздрагивала да шептала еле слышно: «Сема… Сема… не надо». Шептала, а сама прижималась все сильней. Чего греха таить, Семену приятно было слышать ее дрожь и шепот. Все это кипятило кровь и застилало сознание. И только почувствовав, что разум у обоих кончается, она, собрав последние остатки воли, вырывалась. Но теперь, когда он целовал ее глаза или гладил волосы, прежних радостных и светлых чувств это не вызывало. А вскоре каждый раз, когда она, по своему обыкновению, прижималась к нему, когда ее грудь начинала беспокойно, толчками, вздыматься, он начинал испытывать тупое, неприятное раздражение и, наконец, брезгливость.

Ошалелый он теперь по селу не ходил, ночами ему ничего не снилось. Внутри у него что-то рушилось, рассыпалось в прах, в пыль, и эта-то пыль, оседая, и пощипывала ему сердце. Правда, иногда он испытывал непреодолимое желание увидеть Веру, обнять, почувствовать под своими ладонями ее горячее тело. Но это было уже грубое желание, и он, Семен, понимал это.

Веру же все-таки он никак понять не мог. Он видел и знал, что, разрешая ему расстегивать кофточку, она скорее искусала бы его в кровь, вырвалась бы, оставив в его руках клочья одежды, чем позволила остальное. Значит, она была честная и порядочная. Но такие честность и порядочность казались ему странными и какими-то грязными, неестественными. И даже тогда, в тот памятный июньский день, когда они с Верой валялись на острове в лопухах и он думал: «А может, и верно, нельзя нам друг без друга?» — краем сознания он понимал все-таки, что он вполне может обойтись без нее и даже наверняка так и получится, потому что… потому что Верка — она как кружка теплой воды: напиться можно, а жажду не утолишь.

Сейчас, сидя в темноте под забором, Семен вспомнил это странное сравнение Веры с кружкой теплой воды. Вспомнил, усмехнулся и беззвучно выругал себя: «Зачем я сюда, дурень такой, приперся, мне что за дело до ее отношений с Алейниковым?» У него, Семена, с ней все кончено, это же ясно. Но вот интересно только, если с Алейниковым у нее что-то по-серьезному завязалось, почему тогда она обижается, что Семен редко встречается с ней? Зачем ей эти встречи? Или она не уверена, что Алейников — это серьезно, а потому не хочет пока и с ним, с Семеном, рвать?

Эта мысль показалась ему интересной. Верка же, а не кто-нибудь другой, сказала ему когда-то: «Жизнь легкая тому, кто не раздумывая берет, что ему надо. Хватает цепко…» Да, она, Верка, такая, кажется, именно это ему и не нравилось в ней всегда, именно эти и другие подобные рассуждения, наверно, и вытравили помаленьку, разрушили в душе те светлые и трепетные мечты и надежды, рожденные его первым чувством. И если… если это так, если Верка, боясь, что сорвется окунь, не выбрасывает пока в воду ранее пойманного чебака, тогда на сколь же мерзкая и склизкая ее душонка? А он, болван, до сих пор не смог ее до конца раскусить! Да, надо узнать — на сколь? Но как? Выследить их с Алейниковым? Противно это, сыщиком быть. Но как узнать? У Кольки спросить? Ну, тот наговорит! Да и что можно знать наверняка с чужих слов?

Во мраке улицы замаячила фигура, послышались шаги. «Алейников!» — обожгло Семена. Он плотнее прижался спиной к забору. Но в следующее мгновение понял, что не Алейников. Шагающий по улице человек весело насвистывал, а Алейников, мелькнуло, свистеть не будет, серьезный слишком для этого…

Семен затаился под забором, надеясь, что прохожий не заметит его. А если заметит, то побыстрее пройдет мимо. Вечер был темный и глухой, а в селе, после того как прибыли эвакуированные, стало неспокойно.

Поравнявшись с Семеном, человек перестал насвистывать.

— Эй, ты, — сказал он негромко, — чего там жмешься? Или перебрал? А ну-ка, встань!

Семен узнал голос Юрия Савельева. «Смелый…» — подумал он. Понимая, что молчать глупо, встал.

С Юрием он познакомился через неделю или полторы после его приезда. Разгружая на заводской площадке привезенный со станции лес, Семен увидел возле трактора горбоносого парня со светлыми, как и у него самого, волосами.

— Ну-ка, мотай отсюда, а то сейчас бревна посыплются, пришибет! — крикнул Семен.

— А ты, говорят, Семен Савельев? — подошел еще ближе парень и уставился на него зелеными глазами.

— Ну и что? Мотай, говорю.

— А я тоже Савельев, Юрка. Мы же с тобой двоюродные братья. Директор-то завода мой папаха. Давай знакомиться.

Они тогда пожали друг другу руки, с любопытством оглядели один другого. Юрий опаздывал, потому что вот-вот должна была заступать его смена. На прощанье он кинул Семену, что рад был познакомиться, что как-нибудь они встретятся и поговорят, но встречи до сих пор не вышло. С того времени они виделись мельком раза два-три на той же разгрузочной площадке, и каждый раз Юрий опаздывал на работу, пробегал мимо сломя голову, махая Семену на бегу. «Суматоха какой-то, а не человек, — думал о нем Семен и почему-то заключил: — Такие живут долго, потому что умирать опаздывают».

Оторвавшись от забора, Семен двинулся к Юрию. Тот шевельнулся, стал поудобнее на всякий случай.

— Я это, Семен. Не бойся…

— Хо! — радостно воскликнул Юрий. — А ты что тут делаешь?

— Так, отдыхаю…

— А я думаю: что за тип забор секретаря райкома партии товарища Кружилина обтирает? Сперва думал: теленок, может, или собака. Нет, гляжу, человек.

— Ты, смотрю, не робкий.

Юрий был в сапогах, брюки заправлены чуть навыпуск, легкая тужурка расстегнута. От него попахивало одеколоном. Семену было странно, что Юрий наконец-то никуда не спешит, стоит и спокойно разговаривает.

— Куда же ты направился? — спросил Семен.

— Да так… — усмехнулся Юрий. — Ундина там одна проживает. Роскошная, черт побери. Особенно когда волосы распустит. Ух! — мотнул он даже головой, что-то, видно, вспомнив. — Прямо утонуть можно в этих волосах. Нырнуть, понимаешь, и задохнуться.

Он шагнул чуть в сторону, в полосу падающего из окна