Три поколения - Ефим Пермитин

— Что в «Красном урожае» плохо, я давно знаю, — отозвался Андрей. — А что же вы, Семен Яковлевич, не критикуете руководство на собраниях?

— Насчет самокритики оно, конечно, хорошо бы… Да как? Критикнул я здешнего председателя раз-другой, а он меня потом с хлебом так прижал, что я чуть богу душу не отдал… — Чабан посмотрел на огорченного агронома и решил его ободрить: — Теперь вся надежда на правительство: большие льготы дает колхознику и техники нагнало видимо-невидимо… На целину-матушку надежда: земелька уважительная. И вот уж если уродит — а надо думать, уродит, — все будем с хлебушком и с деньгами. Тут и сознательность и дисциплина приподнимется. Думаю, придется тогда обратные справки здешним бабам брать, «обмолаживаться».

Чабан улыбнулся:

— Народ, милачок, как и везде, разный. Есть и хитрецы, и лодыри, и пьянчужки бросовые, а есть и труженики, у которых мозоли в горсти не умещаются. Для таких колхоз — родной дом, и болеют они за него, как лойковцы. Извиняюсь, как колхозники из «Знамя коммунизма». По председателю. Я ведь тамошний, третий год только в «Урожае»: дочка замуж вышла в «Урожай», ну и меня перетянула. А тот, наш-то, вот скажу, колхоз, вот порядок! — Лицо чабана оживилось. — Отговаривал глупую девчонку, не послушалась. Ну что ж, не хотела шить золотом, бей молотом! От Лойки не побегут, к нему из «Урожая» до десятка семей уже прибилось. — И, утишив почему-то голос, чабан добавил: — Скажу по совести, заело меня, и дочку, и зятя… Думаем овец добрых развести и в «Урожае».

Старик засмотрелся в степь. Потом, спохватившись, словно вспомнив что-то, повернулся к Андрею.

— Вторительно говорю; не расстраивайся. Народ и здесь есть старательный. И ты, милачок, к простому народу жмись, учи его работать на самих себя. Он еще который есть темный, как пивная бутылка…

Андрей попрощался с чабаном и, не возвращаясь в контору МТС, отправился в дальние отряды. Там он провел пять дней.

…Контора колхоза «Новый путь» находилась на берегу. Река заливала луга. Коловертью ходила пена, в тальниках крякали дикие утки. Андрей любил половодье. В юности он часами простаивал на берегу. Сейчас спешил в контору.

В большой полутемной комнате за столами лениво щелкали костяшками две женщины — бухгалтер и счетовод. В уголке вязала чулок уборщица.

— Привет женщинам! — сняв шапку, весело сказал Андрей и поздоровался с каждой за руку.

Серые, точно присыпанные пылью, лица женщин оживились.

— Проходите, товарищ главный агроном, присаживайтесь, — пригласила бухгалтер.

— И рад бы посидеть с вами, да посевная, вот как некогда! — Андрей провел рукой по кадыку. — Патнев здесь?

Бухгалтер кивнула на соседнюю дверь и с ухмылкой ядовито сказала:

— Жизнь отрада — умирать не надо: в кабинете сидит, газетки с утра до вечера почитывает.

Щеголеватый, любивший пустить пыль в глаза, недавно демобилизовавшийся из армии Николай Николаевич Патнев сидел в некрашеном деревянном кресле и, склонив красиво причесанную черную голову, читал «Правду».

— Вы что же, Николай Николаевич, не организуете сев в две смены? — с ходу спросил Андрей. — Почему не выполняете распоряжений эмтээс?

— Людей нет, — с подчеркнутым спокойствием ответил председатель, не отрываясь от газеты.

— А ну-ка, давайте списки, поищем вместе.

Председатель неторопливо открыл стол и вынул списки. Поискали — нашли. Через полчаса из конторы пошли на работу бухгалтер, счетовод и уборщица. Нашлись люди в кузнице и в конюшие. За ночь вторая смена посеяла добавочные сто гектаров.

…В полевой бригаде Григория Николаева, мрачного, никогда не улыбающегося, заросшего черной щетиной мужика, Андрей застал агронома — веселую курносую одесситку Людочку Хрунину. Бригадир и агроном сидели на краю вспаханной полосы. Еще издали Андрей окинул поле и насчитал шесть незапаханных плешин. Он спрыгнул с коня и отправился к первой огрешине. На залежи были сложены скирды скошенной в прошлом году полыни. Зимой ее плохо подобрали, оставили метровый слой остожий.

Бригадир и агроном, заметив Корнева, подошли к нему.

— Этот заповедничек для развода сорняков и мышей оставили? — строго спросил Андрей посиневшую от холода, прятавшую в рукава новенького овчинного полушубка озябшие руки Хрунину.

— Да вот недоглядела, не сожгла… — залепетала Людочка.

— Ты недоглядела, не сожгла, полевой бригадир, тракторный бригадир недоглядели, а тракторист объехал, не запахал и не засеял. Несожженные сорняки заразят все поле. На шести остожьях, — Андрей махнул рукой в сторону, — не менее полугектара отличной залежной земли пропадает только потому, что нерадивый агроном и такие же бригадиры не подготовили землю к пахоте! — Андрей так был взбешен, что не стал слушать объяснений и, не попрощавшись, пошел с поля.

— Сожжем! — закричала вдогонку Людочка. — Я сейчас же сожгу, Андрей Никодимович.

Андрей вернулся. Злость распалила ему лицо.

— Не менее пяти центнеров будет стоить колхозу твоя оплошность, Людмила Анисимовна. А кто возместит? Сегодня же на бригадной летучке обсудим. Исправляйте хоть вручную. Такого поля я не приму.

Глава III

Обсуждение итогов сева за первую пятидневку происходило в Предгорненской школе. Собирались медленно. Многие и вовсе не приехали из-за распутицы. День был холодный: лужи рябило от северного ветра. У заборов кое-где еще лежал немощно-серый снег. Уже с утра у школы толпился народ. Механизаторы, полевые бригадиры сбились в кучку на вытаявшем бугре, на том самом месте, где в прошлом году стоял ларек сельпо.

— Сколько здесь водочки выпито, мужики! — завел разговор председатель колхоза «Красный урожай» Высоких.

— Он, этот бугорок, так проспиртовался, что еще надели две тому назад вытаял… — поддержал председателя его друг, бригадир Кургабкин.

Максим Васильевич Высоких выделялся опухшим синюшным лицом и сизо-малиновым, в склеротических прожилках носом. Несмотря на то что ему только-только перевалило за тридцать, у него уже, как у старика, тряслись руки.

«Заслуженный деятель бутылки» — титуловал его Шукайло.

Показалась машина директора МТС, и все повалили в школу. Размещаясь за партами, шутили:

— На заднюю, на «камчатку», Максим Васильевич, — ты у нас самый шаловливый!

— В первый класс записался, дед? — крикнул Шукайло Беркутову, не пропускавшему ни одного совещания актива.

— А я и вправду, сынок, запишусь осенью. В младости не довелось, так теперь запишусь. Читать — читаю и пишу сходственно, а вот деления и умножения с дробями — хоть голову оторви, не соображаю. А мне в моем агрономическом деле без дробей, как без рук. Недаром сказано: ученое телятко разумнее неученого дитятки. И вот я что тебе расскажу, Иван Анисимович… — К столу президиума подошли Боголепов с Уточкиным, и словоохотливый старик замолчал. Но ненадолго.

— Экой же, братцы, гренадерище уродился! И сам я росточком не изобижен — в лейб-гвардии его величества служил, — но он бы и в гвардии на правом фланге стоял, — сказал дед Беркутов о Боголепове.

Константин Садокович снял шапку.

— Как работают, так и собираются. Я буду прямо говорить: ни к черту!

Действительно, председателей колхозов, неудачно начавших сев, и прогульщиков бригадиров все еще не было. Кто-то взглянул в окно и обрадованно крикнул:

— Патнев приехал!

— Выбьют сегодня пыли из нашего красавчика!

Вошел щеголь Патнев в темно-сером пыльнике с светлыми пуговицами и в военной фуражке. На боку — новенькая полевая сумка с компасом. Черноусый, молодой, румяный председатель, не глядя ни на кого, прошел в первый ряд и сел.

— Не заблудился, — указывая на сумку с компасом, шепнул Андрею Шукайло. — Прямо к боголеповским кулакам выпер. Дадут ему духу!.

Но начал Боголепов не с Патнева, а с Высоких: тракторы и сеялки простаивали в его колхозе еще больше, чем у Патнева.

— Я буду прямо говорить, — глядя на Высоких, начал директор, — на севе в такую ответственную весну творятся преступления. Из трехсот гектаров поднятой целины у тебя, товарищ Высоких, засеяно только сто. Двести гектаров по твоей милости не засеяны. Сев, как правило, ты начинаешь со второй половины дня…

Высоких крутился на парте, порывался возражать, но сидящий сзади него многоопытный Кургабкин удерживал приятеля:

— Молчи, еще больше накладут!

После Боголепова выступали бригадиры тракторных и полевых бригад. Агроном Люда Хрунина, вырядившаяся в котиковое манто, жаловалась на Патнева: тот не выделил ей лошадь.

— Вот я и езжу на одиннадцатом номере. До полей семь километров да между тремя бригадами километров десять. Пока окружу разок — вечер. Где же тут следить за качеством? — Показывая хорошенькие ямочки на щеках, Люда мило улыбнулась собранию и пошла на место.