Ограниченная территория - Вероника Трифонова

подменили трупом местного испытуемого той же комплекции, которого предварительно сожгли. Даа… У вашего отдела сегодня особенный траур. Траур в кубе.

Я с трудом выдохнула.

— Допустим, тебе удалось провести всех… сотрудников, родственников… Но те, кто надо, уже всё поняли.

— Да. И арестовали бы Данилу Ивановича, если бы он не погиб во время попытки бегства… Мне это пришлось устроить. Очень жаль… Жаль, он пропал зря и не оказался у меня здесь. Так от него было бы гораздо больше пользы.

Приятель его отца… Его помощник… Сколько граней зла и бессовестности ещё у этого ненормального?

— Он был прекрасным руководителем, и мне его будет не хватать. Пришлось нанять пока временного, потом поищу нового. Опять организационные хлопоты… но они того стоили. Ведь всё теперь хорошо. О существовании этого места никто не знает.

Нет, не может быть, чтобы Филин полностью избежал наказания. Так не бывает. То, что он так легко извернулся, просто не укладывалось у меня в голове.

— Тебя будут допрашивать, — прошептала я. — Сразу тебя не оставят в покое.

— Ну и пусть, — равнодушно сказал Химик. — А я им отвечу, что нужно. В конце концов, я сам потерял брата.

В ответ у меня не было ни слов, чтобы парировать, ни духу.

Вечером я снова пыталась сбежать, последовав из палаты за вышедшей Ниной. Едва выскочив в коридор, я ломанулась до его конца и налево, по пути два раза упав и содрав колени. Уткунулась в запертую дверь, принялась орать, колотить по ней, сбивая в кровь кулаки. По коридору распространили газ, и я отчаянно пыталась не уснуть, пригибаясь, дыша через ворот футболки, затем ползая по полу и, в конце концов, застывая в надежде, что Химик примет меня за спящую и откроет чёртову дверь, но пока я ждала этого, то на самом деле уснула.

На следующее утро — снова. Сначала вырвала у Нины руку, когда она намеревалась сделать мне укол, но та не ушла, а продолжила стоять, глядя на меня. Так продолжалось несколько минут, и мне, чтобы выскочить за ней в коридор, пришлось сдаться и позволить вколоть мне очередную дозу иммуномодулятора. Теперь я побежала из главного холла направо, но и там оказалась закрытая дверь. Тогда я принялась тупо бегать по коридору, ломясь во все двери. Инвалидизированная медсестра наблюдала за мной, остановив движение с тележкой, пока меня в итоге не усыпил газ. Проснувшись в палате вечером, я съела всю оставленную под дверью еду, смутно осознавая, чем та представлена (всё-таки двое суток оставалась голодной). После укола в девятнадцать ноль-две вновь выбежала за медсестрой (на сей раз другой, видимо, Виолеттой — белки её глаз были обычного цвета, но сами глаза такими же пустыми, на лбу вмятина, а рот и нос в жутких шрамах), попыталась напасть на неё, отнять отмычку — и шмякнулась, сонная, на пол. В ушах стояло адское шипение.

Следующие три дня прошли аналогично. Утро, вечер — уколы, после которых я выбегала, нападала и засыпала. Дважды мне удавалось завладеть крохотным пультом, отпирающим двери — второй раз так быстро, что я успела добежать до ведущей направо двери. Газ настиг меня, когда я лихорадочно перебирала кнопки. Таки мне удалось открыть дверь и вылететь в очередной коридор, где я и двигалась по полу, пока не уснула.

От частого воздействия на меня газа я чувствовала, как день за днём у меня нарастают сонливость и слабость — это похожее на могилу подземелье медленно вытягивало все мои жизненные силы. А по ночам я, наоборот, не могла спать. Едва удавалось закрыть глаза, как перед ними вновь возникали пережитые незадолго до похищения события и образы тех, чья судьба оказалась немногим лучше моей — а возможно, такой же, и слёзы, вызванные непримиримостью с потерями, душили меня, как подушка, в которую я утыкалась. Когда плакать не оставалось сил, я просто молча смотрела в тёмную пустоту, в которой растворилась вся моя жизнь и все, кого я любила.

А ведь мы с Тимом ехали сюда, запертые в одном ящике, находясь без сознания, возможно, плечом к плечу. Значит, наша последняя встреча была не той ночью, а позже — но мы оба её не запомнили… Но может, в механической памяти тела остались кинестетические воспоминания того, как мы прислонялись друг к другу?

Мне никогда не узнать твоих мыслей, Тим. Наверное, тебя мучило чувство вины… Успел ли ты понять, в какой мы опасности? Испугался ли? Нет, я не помню, чтоб ты когда-то чего-то боялся, и не хочу представлять, в каких обстоятельствах это могло б измениться. Бедный Тим, что с тобой сделал этот ублюдок?

Может, наш тайный начальник поймёт, в чем дело. Перед глазами встало обрюзгшее лицо Ряхи и его молодого помощника, имени которого я не запомнила. Каковы шансы на то, что они догадаются об истинном положении дел? О том, что я жива? Поймут, где меня найти?

Фактически нулевые.

— Какая ты молодец. Не сдаёшься, — посмеивался вечером Химик, бинтуя мне сильно ушибленные запястья и нанося мазь на порезы и ссадины, полученные во время долбёжек в двери и падений. — Ого! — задрав мне футболку, он внимательно изучил огромный фиолетовый синяк на левом боку, переходящий на переднюю стенку живота. В его центре красовалась царапина. Когда я отняла у Нины пульт, она неожиданно не стала с этим мириться и сильно меня ударила, а потом я ещё и упала, ударившись о край металлической тележки.

— Рад сообщить, что все твои показатели в норме, — начал Филин, обрабатывая и эти синяк с царапиной тоже. — Иммунограмма и уровень лейкоцитов позволяют приступить к эксперименту в ближайшее время. Начнём тестирование с лёгких инфекций — я не хочу потерять тебя в скором времени. Вот уж не думал, что это скажу…

— Пошёл в задницу, — буркнула я, морщась, когда он наклеивал мне на царапину пластырь.

— Кстати, насчёт задницы. Был позавчера на твоих похоронах. Уууу…Не повезло твоим коллегам — едва справились с потерей первого заведующего лабораторией, как тут же потеряли его заместителя, да ещё заодно босса и старшего лаборанта. Ну ничего, увеличу им финансирование. Переживут…

Закончив с моими травмами, Химик опустил мне край футболки.

— Видел твою сестрёнку. Как вы похожи! Она заплаканная вся… Как же ей тебя жаль.

При упоминании о Лене я сначала встрепенулась от беспокойства, а затем меня пронзило острое горе. Как будто я на мгновение встала на её место — пронзённое растерянностью и подавленностью от потери сёстры. Образ сестры — её лицо, разом постаревшее