Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

навсегда. В самые тяжёлые минуты жизни будет он вспоминать это поле, усеянное телами русских воинов, и будет перед мысленным взором его вставать умирающий воевода Иван, шепчущий: «Землю нашу люби. Ворогам ходу не давай». И кровь будет закипать в жилах Владимира, сильнее забьётся сердце, беспощаден будет он к врагам, а князей станет мирить, крепкой рукой объединив под своей властью всю Русь от истоков Волги до Карпатских гребней.

Глава 113

КРОВАВАЯ ПОЛОСА

Тело Изяслава привезли в Киев на ладье. К пристани на Почайне высыпали толпы киевлян — простых ремественников, смердов, торговцев. Стон и плач стоял в народе. Нет, Изяслава при жизни не любили, помнили и про встань после битвы на Альте, и про бесчинства ляхов, и про десятки казнённых и ослеплённых в майские, девятилетней давности, дни. Но вот он умер, погиб, и что будет дальше, как будут они, простые люди, жить?! Не начнётся ли новое кровопролитие, не разделятся ли бояре на партии, не вспыхнут ли мятежи в городах, не взбунтуются ли удельные князья?

Тревога, неизведанность, предчувствие беды словно разливались в воздухе над пристанью. Жалобно причитали жёнки, истово крестились мужики; клоня гордые головы, шептались убелённые сединой градские старцы[313].

Гридни бережно положили покрытое паполомой тело Изяслава на запряжённый соловыми[314] угорскими иноходцами возок и медленно, осторожно повезли вверх по Боричеву увозу.

Жители стольного, скорбно тупясь, стояли по обе стороны дороги.

Всеволод, Святополк, Ярополк и Владимир пешие шли за гробом, за ними следовали бояре, дружинники, знатные купцы.

На колокольне церкви Богородицы Десятинной гулко ударил колокол. В церкви на хорах стояли в чёрных траурных одеждах княгини и боярыни. Гертруда, обливаясь слезами, рыдала на груди у Гиды. Рядом Лута обнимала и успокаивала бьющуюся в истерике Евдокию. Холёная красавица Ирина стояла спокойная и бледная. Набожная Анна суматошно крестилась и отбивала поклоны перед канунником с распятием.

По настоянию Гертруды гроб с телом покойного поставили рядом с мраморными раками князя Владимира — Крестителя Руси, и его жены Анны. Курился голубоватый фимиам, епископ читал заупокойную молитву, дьяконы ходил и с кадилами. Народ толпился внизу, под сводами храма; сверху, с хоров были хорошо видны лица молящихся, полные скорби, сострадания, участия.

Всеволод зажмурился: «Господи, скорей бы это кончилось!»

Перед глазами его алой змейкой вилась струйка крови — та самая, на склоне кургана. Крови, которую пролил он!

Князь пытался отвлечь себя, думать о другом, глянул на стоящих на хорах напротив княгинь, увидел плачущую Гертруду, бледную Гиду, Анну, Луту, боярынь. Но алая струйка не исчезала, она ползла перед ним, извивалась, ширилась, Всеволоду даже почудилось, будто он слышит тихое журчание. Колени его как бы сами собой подкосились, он не выдержал, упал и зашептал:

— Прости, Господи!

Святополк, сжимая дёргающиеся уста, держался до конца обряда похорон, не пролив ни слезинки, и только когда уже шли они через долгий крытый переход с колоннами во дворец Владимира, разрыдался, прильнув к холодной каменной стене.

Яровит, шедший следом, обнял его за плечи и прошептал, успокаивая:

— Ничего, княже, ничего.

И Святополк сразу приободрился, улыбнулся слабо сквозь слёзы, как маленький мальчик, скорбь и боль которого неглубоки и ограничиваются короткими, минутными порывами.

— За правое дело отец твой голову положил, князь, — говорил Яровит. — А дядька твой Всеволод тебя не обидит. Вот поедем в Новгород, займёмся делами. Схлынет горе горькое, минует час скорбный. Ты успокойся.

Как за малым дитём, следил Яровит за «своим» князем. У самого на душе скребло, боль и горечь охватывали при воспоминании о Тальце, но он сдерживал и словно бы отталкивал от себя тягостные мысли. Жизнь продолжается, и он не хотел отступать и сворачивать с выбранного пути, не хотел упускать свою удачу.

...На следующий день в Софийском соборе должно было состояться торжественное «посажение» Всеволода на великий стол. А пока князь совещался с боярами — и своими, и бывшими Изяславовыми, распределял города между племянниками и сыновьями, назначал посадников и тысяцких.

Святополку он оставил Новгород, сыну Владимиру дал Чернигов, в котором после поражения Олега бояре отворили ворота внутреннего города и сдались без сопротивления; Ростислава, младшего сына, переводил в Переяславль под надзор молодого посадника Станислава, сына павшего в бою на Нежатиной Ниве Туки.

Оставались ещё червенские города, Туров, Вышгород. И оставались князья, безземельные изгои: три сына покойного Ростислава Владимировича — Рюрик, Володарь и Василько, молодцы двадцати, девятнадцати и шестнадцати лет, и Давид, сын Игоря Ярославича — этому тоже давеча стукнуло девятнадцать. И ещё, никак не мог додуматься Всеволод, какой удел дать Ярополку. Вышгород оставить — скажет, мало. Дать Волынь — слишком жирный кус. Сам Ярополк не был Всеволоду опасен, но за него горой стояли многие Изяславовы бояре, за него были польские и немецкие наёмники — люди с широкими связями на Западе. И, наконец, Ярополка поддерживала богатая иудейская община.

Уже вечером в палату великокняжеского дворца проскользнула закутанная в чёрный долгий плащ, в повое на голове Гертруда. Странно, на лице её не замечалось скорби, и говорила она спокойным, ровным голосом, уста её складывались в хитроватую насмешливую улыбку, а в глазах горели живые лукавые огоньки.

— Пришла напомнить тебе, князь, — сказала она Всеволоду. — Я говорила, что потребую плату за свою услугу.

— Какую плату? Что ты хочешь? — спросил, подозрительно хмурясь, Всеволод.

— Ты должен дать моему сыну, Петру-Ярополку, Владимир, Туров и Теребовлю с Перемышлем. А Вышгород можешь забирать себе. Маленький, захудалый городишко!

Она стояла, уверенная в себе, улыбающаяся, осознающая свою силу, и Всеволод, смотря на неё, понимал: её требование — не просто женский каприз. Если он откажет ей, снова начнётся усобица, снова кровь будет литься рекой. Многие, слишком многие примут сторону Гертруды и её сына.

Но он, Всеволод, князь Хольти, всё равно эту противную лукавую ведьмицу обхитрит. Он знает, как поступить, есть у него одна задумка. Однако он прибережёт её до поры до времени. А пока... пока он согласится, иного выхода нет.

— Я и сам хотел так поступить, — ответил Всеволод. — Как же иначе? Ведь князь Изяслав, твой супруг, погиб за моё дело. Тяжело это, княгиня. И я не хочу быть неблагодарным. Не стану и Вышгород у Ярополка отнимать. Пусть владеет.

Он горестно вздохнул, уныло потупив очи.

— Да, тяжело. Вот не любила совсем Изяслава, а сколько слёз пролила! Словно он — самый мне близкий человек.

Всеволод едва сумел