Голос ночной птицы - Роберт Маккаммон

Когда запах исчез и кашель кончился, он попытался открыть глаза. Веки отяжелели, будто отягощенные монетами, причитающимися Харону за переправу через Стикс. Поднять их не удалось. Слышался нарастающий и стихающий говор — это могли быть только неисчислимые души, сетующие на горькую судьбу. Язык казался латинским, но ведь латынь — язык Бога. Наверное, греческий — он более приземлен.

Еще несколько вдохов, и Мэтью ознакомился не только с запахом, но и с муками Ада. Свирепая, колющая, добела раскаленная боль забилась в левом плече и ниже в руке. Ребра с той же стороны взрывались при каждом вдохе и выдохе. Болел и лоб, но это было еще милосердно по сравнению с прочим. Снова Мэтью попытался открыть глаза — и снова не смог.

Не мог он и двинуться в этом состоянии вечного проклятия. Кажется, он попытался шевельнуться, но не был в этом уверен. Столько было боли, растущей с каждой секундой, что Мэтью решил сдаться и беречь энергию: она ему наверняка понадобится, когда он войдет в серную долину. Он услышал потрескивание огня — а чего же еще? — и ощутил давящий, пекущий жар, будто его поджаривали над плитой.

Но тут в нем стало возникать другое чувство: злость. И она грозила разгореться в бушующий гнев, от которого Мэтью здесь окажется самое место.

Он считал себя христианином и изо всех сил старался держаться путей Господних. И обнаружить себя вот так в Аду, без суда, который выслушал бы его дело, означало непростительный и необъяснимый грех. В растущей ярости Мэтью подумал, что же он такого сделал, что обрекло его на вечные муки. Бегал с беспризорниками и молодыми хулиганами по гавани Манхэттена? Запустил конским яблоком в голову купца, украл несколько монет из грязного кармана бесчувственного пьяницы? Или какой-то более поздний проступок, например, проникновение в сарай Сета Хейзелтона с последующим нанесением ему телесных повреждений. Да, наверное. Что ж, он тогда будет здесь, чтобы встретить этого кобыльего любовника, когда тот прибудет, а тем временем Мэтью достигнет определенного положения в этом логове юристов.

Боль стала невыносимой, и Мэтью стиснул зубы, но все равно крик рвался из пересохшего горла. Он сейчас завопит, и что тогда будет думать компания diabolique[9] о его стойкости?

Рот его раскрылся, но вместо вопля донесся лишь сухой скрежещущий шепот. Однако этого хватило, чтобы силы кончились. Но бормотание вокруг стихло.

Рука — такая шершавая, будто покрытая древесной корой, — тронула его лицо, пальцы прошли по подбородку и по правой щеке. Снова раздалось напевное бормотание на том же непонятном языке. Что-то, ощущавшееся как большой и указательный пальцы, прошло к правому глазу и стало поднимать веко.

Мэтью больше не хотел этой слепоты. Он, ухнув от усилия, заставил себя открыть глаза сам.

И тут же пожалел об этом. В пляшущем красном свете и нависшем дыме Ада пред ним предстал истинный демон.

У этой твари было узкое коричневое лицо с длинным подбородком, маленькие черные глазки, кожа сморщенная и обветренная, как старое дерево. Синие извивы украшали впалые щеки, а в самой середине лба — ярко-желтый, как солнце, — красовался нарисованный третий глаз. На крюках, вставленных в мочки ушей, болтались желуди и раковины улиток. На лысой голове имелась лишь одна длинная прядь седых волос, растущая на затылке и украшенная зелеными листьями и костями мелких зверей.

И чтобы еще сильнее впечатлить Мэтью прибытием в Ад, демон раскрыл пасть, показав два ряда зубов, которые могли служить пилами.

— Айо покапа, — произнес он и кивнул.

По крайней мере так услышал Мэтью.

— Айо покапа, — повторил демон и поднес ко рту что-то вроде половины разбитого глиняного блюда, от содержимого которого шел густой дым. Быстрой затяжкой он набрал дыма в рот и выдул ядовитые клубы — тот самый противный запах демонского пота — прямо Мэтью в ноздри.

Мэтью попытался отвернуться и только тогда почувствовал, что его голова чем-то привязана к тому жесткому предмету, на котором он лежал. Уклониться от дыма было невозможно.

— Янте те напха те, — забормотал демон. — Саба те напха те.

Он стал медленно раскачиваться, полузакрыв глаза. Свет адских огней пробивался сквозь плотные слои дыма, плавающие в воздухе у Мэтью над головой. Раздался звук, будто стрельнула в огне сосновая веточка, потом послышалось шипение полной комнаты гремучих змей откуда-то из-за спины бормочущегося и качающегося дьявольского создания. Едкий дым густел, и Мэтью испугался, что остатки воздуха, которые еще удавалось втянуть в себя, скоро будут отравлены.

— Янте те напха те, саба те напха те, — бормотал и бормотал взлетающий и падающий голос. Снова повторился обряд с разбитым блюдом и вдыханием дыма, и снова — будь проклят этот Ад, если такую вонищу здесь придется обонять целую вечность — вдули клубы дыма в ноздри Мэтью.

Он не мог шевельнуться и решил, что не только голова его привязана, но еще и лодыжки и запястья. Он хотел бы вести себя как подобает мужчине, но слезы навернулись на глаза.

— Аи! — произнес демон и потрепал его по щеке. — Моук такани соба се ха ха.

И снова занялся раскачиванием и бормотанием и снова вдул дым в ноздри Мэтью.

После полудюжины таких вдуваний Мэтью перестал ощущать боль. Зубчатые колесики, поддерживающие у него в голове ощущение времени, завертелись вразнобой, и одно качание демона тянулось медленно, как ползали улитки, висящие у него в ушах, другое мелькало в мгновение ока. Мэтью будто плыл в дымной красно-огненной пустоте, хотя и ощущал под спиной твердую лежанку.

Потом Мэтью понял, что действительно сошел с ума, потому что вдруг заметил совершенно дикое свойство той разбитой тарелки, с которой вдыхал дым этот бормочущий демон.

Она была белой. И разрисованной красными сердечками.

Да, он спятил. Окончательно спятил и готов для адского Бедлама. Ведь именно эту тарелку Лукреция Воган швырнула в источник, только тогда она была целой и содержала сладкий пирог с бататом.

— Янте те напха те, — бормотал демон, — саба те напха те.

Мэтью снова исчезал, растворялся в разбухающей тьме. Реальность — такая, как она есть в Стране Хаоса, — разваливалась на кусочки и пропадала, будто темнота была живая и пожирала сперва звук, потом свет и, наконец, запахи.

Если возможно умереть в стране мертвых, то именно это Мэтью сумел исполнить.

Но оказалось, что эта смерть быстротечна, и покоя в ней очень мало. Снова нахлынула боль и снова отступила. Мэтью открыл глаза, увидел шевелящиеся размытые силуэты теней и закрыл в страхе при мысли о том, кто это явился. Он подумал, что заснул, или умер, или ему приснился кошмар, как Одноглазый гоняется за ним по окровавленной поляне, а крысолов сидит верхом на медведе и тычет в него острогой с пятью клинками. Он проснулся в весеннем половодье пота и заснул снова, сухой, как осенний лист.

Дышащий дымом демон вернулся продолжать свою пытку. Мэтью еще раз увидел, что разбитое блюдо — белое с красными сердечками. Он попытался заговорить с этим созданием, слабым испуганным голосом спросил:

— Кто ты?

Ответом ему было то же распевное бормотание.

— Кто ты? — снова спросил Мэтью.

И снова не получил ответа.

Он спал и просыпался, спал и просыпался. Время потеряло смысл. С ним возились еще два демона, эти скорее в женском обличье, с длинными черными волосами, тоже украшенными листьями и костями. Они сняли с него накидку, сплетенную из травы, мха, перьев и прочего, покрывавшую его наготу, вычистили там, где надо было вычистить, накормили его серой кашеобразной пищей, сильно отдающей рыбой, и поднесли к губам деревянный ковш с водой.

Огонь и дым. Шевелящиеся тени во мраке. Бормочущая, распевная скороговорка. Да, не иначе как Ад, думал Мэтью.

А потом настал момент, когда он открыл глаза и увидел, что в этом царстве пламени и дыма стоит рядом с ним Рэйчел.

— Рэйчел! — шепнул он. — Ты тоже? Бог мой… медведь…

Она ничего не сказала, только приложила палец к губам. Ее глаза, пусть мертвые, были ярче золотых монет. Волосы эбеновыми волнами спадали на плечи, и Мэтью солгал бы, если бы не признал, что свет адского пламени придал ей щемящую красоту. Она была одета в темно-зеленый наряд, украшенный вокруг шеи тонким бисерным шитьем. Он смотрел, как бьется жилка у нее на горле, видел испарину, выступившую у нее на щеках и на лбу.

Следует сказать, что демоны необычайно искусно создали эту иллюзию жизни.

Он попытался повернуться к ней, но голова все еще была привязана, как и конечности.

— Рэйчел… прости меня, — шепнул он. — Ты не должна быть здесь. Свой срок в Аду… ты уже отбыла на земле.

Палец к губам, умоляя его молчать.

— Ты сможешь… сможешь когда-нибудь меня простить? — спросил он. — Что я привел тебя… к такому печальному концу?