Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули

и Седнев, а еще Харитонов и Трупп? Забыли о них, вероятно, те, кто в Москве сочинял эти документы»{964}.

Здесь к сказанному Дитерихсом хочется добавить, что совершенно невозможно себе представить, чтобы такой умный и проницательный человек, каким являлся Император Николай II, стал бы так откровенно и подробно отвечать совершенно ему неизвестному «офицеру». При этом примечательно, что в ответных лжецарских письмах несколько раз с положительной стороны упоминаются комендант и его окружение.

Рябов понимал, что доказательства Дитерихса о подложности писем убийственно очевидны и что любому умеющему мыслить человеку понятно, что письма подложные. Тогда Рябов прибегает к способу, столь любимому современными последователями Свердлова и Юровского: к уничижению деятельности следствия Соколова. В данном случае Рябов обвиняет Дитерихса в слепой ненависти и недомыслии. «Генерал сомневается, — панибратски пишет Рябов, — и, забегая вперед, согласимся с ним, правильно делает. Только вот доводы Михаил Константинович приводит, мягко говоря, малосостоятельные. Генералу бы вдуматься, поразмыслить, но… ненависть переполняет. Святая и вполне понятная ненависть к разорителям и убийцам. Эта ненависть сводит возражения практически на нет»{965}.

Мы только что могли ознакомиться с аргументами генерала Дитерихса. Где в них ненависть, где отсутствие вдумчивости? Все обстоит с точностью наоборот: это Рябов пытается спрятать свои ляпы, прикрыв их обвинениями Дитерихса в некомпетентности и предвзятости. В качестве доказательств этих некомпетентности и предвзятости Рябов приводит очередной вариант перевода писем, еще более подчищенных и исправленных. Вот эти варианты, убеждает нас Рябов, и есть подлинники. Но, во-первых, Дитерихс критиковал только тот вариант, какой был ему известен, а во-вторых, кто же поверит господину Рябову, постоянно меняющему тексты писем по мере выявления все новых фактов, разоблачающих их фальшивость?! Примечательно при этом, что Рябов, и в этом он весьма напоминает фальсификатора, не называет источников, откуда он берет эти тексты. А то немногое, что он пишет, говорит само за себя: «Предо мною лежал конверт голубовато-серой бумаги размером 10×8 см, взрезанной (срезанный) сбоку, на конверте надпись красными чернилами, крупно: «ПИСЬМА». И еще один конверт голубоватой бумаги, 11×7 см, разорванный по длинной стороне, с карандашной надписью справа: «La surveillance fur поих and Jnente toujouka suztuit a cuxe deleutre»{966}.

Пусть господин Рябов объяснит читателю, на каком языке написан этот абсурд и что он значит? Мы же, не дожидаясь этого объяснения, приведем подлинный текст этой карандашной надписи: «La surveillance sur nous augmente toujours surtout a causse de fenêtre….». (Перевод: наблюдение за нами все время усиливается, особенно со стороны окна…){967}.

Точные сведения о «переписке» приводит В. М. Хрусталев в своих комментариях к дневнику Императрицы Александры Федоровны. Приводя перевод писем, Хрусталев между прочим пишет: «Цитируется рабочий перевод, сделанный позднее чекистами; его текст размещен на самих письмах или на подклеенных к ним листах. Впоследствии эти письма выдавались большевиками за свидетельство подготовки контрреволюционерами побега Николая II, в связи с чем он был расстрелян. Их фрагменты в качестве доказательств были позднее опубликованы в ряде центральных газет»{968}.

Хрусталев, к сожалению, не указывает, какие центральные газеты опубликовали эти фрагменты.

Рябов, вслед за фальсификатором Касвиновым, безо всяких доказательств пишет, что письма передавал Царской Семье доктор В. Н. Деревенко, хотя в приводимой им же «переписке» говорится об одном солдате из внутренней охраны, завербованном ЧК. То же самое рассказывал и Родзинский в 1964 году. Сам Деревенко в своем «Жизнеописании» утверждал: «Не могло быть и речи о приватных разговорах с членами б. царской семьи или кем-либо из заключенных и о передаче им или получении от них писем и записок. Нарушение строгих правил, о которых я был поставлен в известность, грозило смертью, и я, имея на руках жену, мать и ребенка, не мог думать, да и не желал нарушать»{969}.

Нет никаких оснований не верить Деревенко. Между тем мысль о том, что доктор был завербованный агент ВЧК, продолжает назойливо навязываться обществу. Вот и А. Н. Авдонин в своей книге о следователе Соколове без всяких доказательств пишет, что письма «офицера» «передавал в Царскую Семью не кто-нибудь, а В. Н. Деревенко — врач Наследника»{970}.

При этом не надо забывать, что Авдеев ничего не знал о провокациях ЧК и в случае проверки банок с молоком мог бы обнаружить записку и тем самым сломать своему начальству всю игру.

Имеются существенные противоречия и в датах поступления писем в Ипатьевский дом. Так, согласно заключениям И. Ф. Плотникова, Г. Б. Зайцева и других исследователей, первое письмо от «офицера» поступило в Дом особого назначения в июне, в период с 16 по 27, то есть примерно за месяц до убийства. Примечательно, что согласно записям в караульном журнале 16 июня Деревенко допущен в дом не был. Между тем, как Родзинский говорил, что переписка велась с Ипатьевским домом за «недельку, недельку-полторы» до убийства. Как же так, сам автор фальшивой переписки не помнил, когда он писал свои письма? Здесь, конечно, можно было бы применить любимое слово И. Ф. Плотникова — «запамятовал». Дескать, престарелый Родзинский в 1964 году мог ошибиться на целый месяц, мог забыть, кто передавал письма Царской Семье, мог забыть об ответах из Ипатьевского дома и так далее. Но тогда встает вопрос: как можно вообще доверять показаниям такого маразматика? Между тем именно показания Родзинского и других большевистских заправил Екатеринбурга, к которым слово «запамятовал» можно применять десятки раз, являются главными «доказательствами» официальной версии сокрытия и уничтожения тел Царственных Мучеников.

Есть еще одно интересное обстоятельство, касающееся «переписки». Как мы помним, радио сообщило о публикации в «Вечерних Известиях» в апреле 1919 года, то есть почти сразу же после смерти Свердлова. Надо сказать, что смерть Свердлова привела к пересмотру некоторых его решений. В частности Ленин выступил с критикой политики «расказачивания». То есть определенным образом Ленин пытался отмежеваться от действий Свердлова. Конечно, это был не более чем тактический шаг, вызванный стремлением одержать победу в Гражданской войне, но тем не менее отрицать эти изменения невозможно. В этой связи, безусловно, для Ленина было важным, чтобы Екатеринбургское злодеяние не было бы связано с его именем или именем советского руководства, тем более что исход противостояния с белыми был еще далеко не ясен и тем более что правительство Колчака вело тщательное расследование убийства Царской Семьи. В связи с этим ложь Свердлова о своеволии уральцев подходила как нельзя кстати. Но эта ложь требовала доказательств и в качестве таковых и могла быть состряпана «переписка» между «офицером» и «Царской Семьей». Причем состряпана она могла