Избранные труды. Норвежское общество - Арон Яковлевич Гуревич

не напомнить о некоторых обстоятельствах. Во первых, наибольшее число переселенцев в Исландию прибыло из западнонорвежских фюльков Хордаланда и Рогаланда, т.е. из области действия «Законов Гулатинга»23. Во-вторых, в Исландии издавна существовал повышенный интерес именно к обычному праву Гулатинга, и первые законы, принятые на альтинге около 930 г., были основаны на «Законах Гулатинга» (в том виде, в каком это право суше-ствовало в начале X в., т.е. задолго до его первой записи). Как сообщает Ари Торгильссон, исландец Ульвльот специально с этой целью ездил в Норвегию и «оттуда привез сюда закон», известный впоследствии под названием «Законы Ульвльота» (Ulfljótslog)24. В-третьих, Ульвльот был внуком херсира Кари из Хордаланда (Horöa-Kari, упоминаемого «Песнью о Хюндле»!) и во время своего трехлетнего пребывания в Норвегии с целью изучения права Гулатинга пользовался советами сына Кари (своего дяди) Торлейва Мудрого, о котором в королевских сагах рассказывается, что при его содействии конунг Хакон Добрый якобы и установил «Законы Гулатинга»25.

В свете этих данных не должно вызывать особого удивления то, что исландский автор «Песни о Хюндле» вполне мог быть осведомлен о порядке доказательства прав на наследство, предписанного «Законами Гулатинга».

Таким образом, Фрейя просит Хюндлю открыть Оттару имена предков, необходимые ему для доказательства своих прав в предстоящей тяжбе из-за отцовского наследства26. Мотив тяжбы об отчине, родовом наследственном имуществе, не случайный момент в песни, не деталь обрамления, а центральная идея ее; вполне правомерно к мысли о тяжбе Фрейя возвращается и в конце песни: Оттар должен сохранить в памяти имена всех своих сородичей, с тем чтобы воспроизвести их при решении спора о наследстве, который состоится между ним и Ангантю-ром (ср. строфы 8—9 и 45).

Система доказательств в суде у древних заключалась в том, чтобы стороны четко и не сбиваясь произнесли клятвы и установленные формулы и чтобы их поддержало необходимое число свидетелей-сопри-сяжников. Память в бесписьменном обществе играла огромную социальную роль, и победа в тяжбе доставалась тому, у кого были преимущества по части знания древних обычаев и обстоятельств дела. Свидетели в тяжбах об одале должны были пересказать то, что они слышали от своих отцов и дедов27. Ульвльот, вероятно, не зря провел в Норвегии три года, изучая право Гулатинга: он должен был запомнить все то, что могло быть включено в исландское право. Здесь как нельзя более к месту были «пиво памяти», о котором Фрейя просит Хюндлю, и жертвы и мольбы к богам о помощи, завершающие песнь. Хюндля многократно называет Оттара heimskr, «глупцом», «простаком». Может быть, в данном случае в это прозвище вкладывается тот смысл, что Оттар не помнит своей генеалогии, не обладает знанием, которое дало бы ему победу, ибо знание мифов и генеалогии, происхождения людей и мира давало могущество. «Мало чего не сумеет мудрый», — гласили «Речи Высокого» (107). Готовясь к судебной тяжбе, человек должен был мобилизовать все свои способности и знания, прежде всего память. Эта подготовка в «Песни о Хюндле» как бы вынесена за пределы личности самого Оттара: его готовит к предстоящему богиня Фрейя, почитателем которой он является.

Как видим, ошибочно считать упоминание Фрейи в «Песни о Хюндле» не более чем внешним обрамлением генеалогических сведений, не имеющим никакой связи с содержанием песни. Здесь, напротив, есть прямая и существенная связь. Оттар может быть уверен в успехе своего дела на тинге, ибо на стороне его — могущественная богиня, с помощью которой он получил необходимые генеалогические сведения. В этом смысле «Песнь о Хюндле»— грандиозное воплощение социальной памяти общества, которое еще в значительной степени мыслило категориями мифа.

Параллели между реальными порядками владения одалем и ситуацией, рисующейся в «Песни о Хюндле», можно, как мне кажется, несколько продолжить. Владельцы одаля в Норвегии назывались одальма-нами, или хольдами. Термин höldr в древней поэзии, как уже подчеркнуто выше, означал «человек», «герой», «воин», и в этом значении термин обычно встречается в песнях «Старшей Эдды»28. В восточнонорвежских записях права, как и в «Младшей Эдде», хольды фигурировали в качестве полноправных и родовитых бондов. Однако ранее мы убедились в том, что в западнонорвежских судебниках хольдами названы уже только привилегированные лица, которые составляли аристократическую часть населения, по объему своих прав стоящую на первом месте после служилых людей короля — лендрманов. Основу их привилегированности образует родовитость, обладание старинным одалем.

«Песнь о Хюндле» — единственная песнь, в которой термин höldr употребляется не в обычном для «Старшей Эдды» значении «человек», «воин», а как обозначение знатного родовитого, Hölöborit в ней сопоставляется с hersborit, т.е. «рожденный от хольдов» — с «рожденным от херсиров», племенных предводителей; вместе они принадлежат к «лучшим в Мидгарде» (см. строфы 11, 16). Не такой ли смысл имеет и термин oplingar, употребляемый в связи с этими терминами? Уже давно было высказано предположение, что этот термин — не имя собственное, а appellativum, указывающий на знатное происхождение29. Не связано ли специфическое толкование термина höldr в этой песни с западнонорвежской ситуацией ХП и Х1П вв.?

Оттар — потомок херсиров и хольдов, он одальман, ведущий свой род от знатнейших семей Норвегии, от древних героев и вообще от лучших из Мидгарда, т.е. людей «срединного мира», а потому его права на наследство неоспоримы.

Произведенное мною сопоставление генеалогических перечней «Песни о Хюндле» с постановлениями западно-норвежских судебников, разумеется, не преследовало цели превратить эту песнь в иллюстрацию к законодательным нормам или найти в ней их прямое отражение. Перед нами — памятники, порожденные совершенно различными общественными потребностями и исходящие, вероятно, из разных социальных слоев. Поэзия и миф, с одной стороны, и право, обычай — с другой, весьма далеки друг от друга. Впрочем, всегда ли так уж далеки? Существовала ли между ними в давние времена та пропасть, которая разверзлась между поэзией и правом в новое время? Исследования германского права и средневековой поэзии приводят к противоположному выводу: они соприкасались между собой гораздо теснее и чаще, чем это можно предположить, если исходить из современных представлений о сферах, охватываемых искусством и законодательством30.

Как раз средневековое скандинавское право в этом отношении в высшей степени показательно. В его нормы проникло немало поэтических образов и поговорок, аллитерированных формул и ритмических оборотов. В записях права подчас можно найти как бы небольшие повествования, своего рода «микросаги». Прямая народная речь то и дело прорывается в постановления закона. Формальное и рационалистическое мышление юристов еще не сообщило этому праву сухости и не искоренило в нем живости и, осмелюсь сказать, поэтичности. Конкретной наглядности описываемых в скандинавских судебниках казусов далеко до