Когда мертвые оживут - Джон Адамс

Пользуясь случаем, он полюбовался панорамой, открывающейся с балкона верхнего яруса «Хайятт ридженси», величественного многоуровневого суперсовременного отеля на восемьсот два номера. Все они были заняты благодаря Иглу и его товарищам. Ему самому достался шестьсот пятнадцатый номер, прекрасно видимый отсюда.

«Эх, мама!» — подумал Игл и махнул рукой. Она умерла, и это очень печально.

Он подошел к лифту и спустился в вестибюль. Хрустальный купол над головой сверкал, словно северное сияние, потрясающе красиво! Когда он, распрощавшись с друзьями и соседями, добрался до куполов Нью-Сан-Франциско, то просто окаменел от восхищения.

Все знали Игла, и это было здорово. Под двадцатью непроницаемыми пластиковыми куполами Зеленой зоны все еще двигались и дышали почти восемь тысяч человек. И он видел их всех каждую ночь, объезжая бывший деловой район города и принося людям простую радость в виде свежего хлеба, томатов, зелени и довоенной копченой колбасы.

Половину открытого пространства Зеленой зоны занимали гидропонные фермы, обеспечивающие все потребности города. И, слава богу, у кого-то хватило ума понять, что водоросли в этом хозяйстве могут принести не меньше пользы, чем рис и бобы.

Игл повернул на Эмбаркадеро. Там с прежних времен сохранились картинные галереи, бары и эйсид-джаз-клубы, где собирались полуночники, чтобы расслабиться, пропустить стаканчик-другой и вновь обрести надежду на лучшее.

За пределами куполов раскинулся мертвый мир. При желании в этом нетрудно убедиться: черная от пепла земля там, где раньше находился парк, гигантская гробница морского вокзала, погруженная в темноту южная сторона Маркет-стрит — все как на ладони.

И совсем рядом с первым куполом, камень добросить можно, возле пирамиды «Трансамерики»[70] на углу Фронт-стрит и Клэй-стрит стоит «Пицца оргазмика», единственный уцелевший круглосуточный магазин, торгующий пиццей.

Есть еще парочка заказов, если ты не против, — сообщил Буд, едва он зашел в зал. Один из Красной зоны, а другой откуда-то из Черной. Я хотел послать чувака в задницу, но он сказал, что знаком с тобой.

— Да ну? — усмехнулся Игл.

Веселенькое дело — отправиться за купола.

Двадцать Четвертый стоял навытяжку во дворе захваченного объекта. Он не получал приказа шевелиться. Двадцать Четвертый действовал по приказу. Подмести и вымыть территорию, охранять и защищать, найти и уничтожить. Но Двадцать Четвертый уцелел в восемнадцати боях, потому что не слишком нуждался в приказе, чтобы сделать все как надо. Он мог исполнять команды еще до того, как получал их.

Оружейники и управленцы не сомневались, что он профессиональный спортсмен или бывший военный, скорее всего, из морской пехоты. Талли Форбс, механик, установивший ему стальной медвежий капкан взамен утраченной челюсти, рассказывал, как однажды после команды «десять отжиманий» Двадцать Четвертый принял упор лежа и отжимался до тех пор, пока Талли не остановил его, вколов лошадиную дозу снотворного.

Но на самом деле все было совсем не так. Двадцать Четвертый умел считать до десяти, а то и дальше, когда регулятор активности заставлял его работать сверхурочно.

В который раз он пытался пересчитать лежащие перед ним тела, но, дойдя до десяти, сбивался. Он не привык считать на пальцах. А если бы и привык, то сбивался бы уже после семи.

Очистная команда паковала трупы в мешки и ставила на каждом цветную метку: зеленую, красную или черную. Мешки были измазаны кровью. Зеленые метки попадались очень редко, в основном были красные, означавшие, что внутри лежит кровавое месиво, и черные, которые ставились на беспорядочные наборы оторванных конечностей и обугленных костей.

Вдоль строя шли двое мужчин и женщина, одетые в герметичные костюмы биологической защиты. Тем не менее Двадцать Четвертый чувствовал их учащенное дыхание и запах пота, проходящий сквозь противогазы. Даже сейчас, когда триптофан сделал его сонным и вялым, этот запах не давал ему покоя.

Женщина была не похожа на других. От нее пахло смертью, но она двигалась и разговаривала, а двое мужчин слушались ее приказов, отдаваемых сердитым голосом.

Пахнущая смертью женщина подошла ближе, желая осмотреть уцелевших рейдеров. Под маской противогаза хорошо видна была ее тусклая серо-зеленая кожа, пронизанная черными сосудами. Он мог справиться с приступом голода, вызванным испарениями тех двух помощников, но запах женщины порождал жгучее желание пристрелить ее, сжечь огнеметом, оторвать голову и растерзать туловище на куски.

Но приказа не было.

— Кто управляет этим цирком уродов? — бросила она через плечо, осмотрев строй.

— Контрактник из гражданских, Шерман Лалиотидис. — Один из помощников взглянул на свой наладонник. — До войны был профессиональным геймером, лучшим в мире игроком на компьютерных симуляторах.

— Ему можно доверять?

— Это чокнутый социопат, мэм. Работает ради удовольствия, обожает свои игрушки.

— Займитесь им всерьез. Если оператор не может обеспечить сохранность своей команды, значит он либо бездарь, либо саботажник.

Она остановилась и посмотрела на Двадцать Четвертого. Глаза у нее были цвета желчи. И она не моргала.

— Проверьте вот этого!

— Уже проверен, мэм. Он не получил никаких повреждений черепа.

— Проверьте еще раз и удвойте дозу снотворного. Они должны после боя впадать в кому, а этот на меня смотрит.

Один из помощников отвинтил болты на шлеме Двадцать Четвертого, а второй сдернул его. Пули в нескольких местах пробили высокопрочный пластик, но кевларовое покрытие защитило провода и передатчик нервных импульсов, встроенный в затылочную часть.

Двадцать Четвертому очень хотелось оттолкнуть их и распотрошить эту женщину Но приказа не было.

Двадцать Четвертый действовал по приказу.

На вымершей стороне Маркет-стрит умники из Беркли[71] устроили в витрине магазина диораму изображающую шумную и суетливую жизнь Старого города. Исполненная оптимизма застывшая пантомима, прославляющая его героев — и выживших, и павших.

Ночью ее не видно, но там действительно есть фигурка Игла на велосипеде. Она стоит рядом с профессором Лестером, сидящим в инвалидной коляске, и вытаращившим безумные глаза императором Нортоном Вторым.[72] Вместе с ними он пережил тот страшный первый год, посвященный спасательным работам и поискам пропитания, прежде чем вернулся Старший Брат и взялся за дело.

На мемориальной доске у их ног написано: «Они поддерживали огонь на Эмбаркадеро и сохранили жизнь городу».

Они позировали вместе — трое неудачников и одиночек, просто пытавшихся выжить и защитить тех, кто рядом, когда больше неоткуда ждать помощи.

И это было чертовски весело, но и невероятно почетно.

Правда, вслед за смущением и гордостью подкрадывается мысль о том, что на самом деле они уже мертвы. Они добились своей цели, мгновение их славы запечатлено и благополучно забыто. Как и слава этого парня, чья статуя уже более ста лет стоит на углу Монтгомери-стрит и Маркет-стрит. Игл остановился возле нее, докуривая косяк, перед выходом в отравленную зону.

Памятник установлен в 1850 году — по крайней мере, именно эта дата выбита на постаменте. Парень в шахтерской робе в одной руке держал кирку, а другой поднимал флаг, показывая, что готов отразить любое нашествие.

Надпись на монументе гласила: «„Единство нашей империи зависит от сегодняшнего решения“. В. Н. Сьюард о принятии Калифорнии в состав Соединенных Штатов».

А теперь Сан-Франциско стал суверенным государством.

— Уф… Спасибо, Америка! Это было весело, — сказал Игл и закашлялся от дыма.

Южный шлюзовой отсек на Маркет-стрит был шириной в четыре дорожные полосы и длиной с целый городской квартал, включающий замурованный вход на станцию метро сразу же за Монтгомери-стрит.

Игл загасил окурок и проглотил его, проходя в дверь. В этом городе нет контейнеров для мусора, но и бросать окурки на землю тоже нельзя.

Шкафчик Игла, как и всех постоянных клиентов, находился рядом с душем. Он натянул защитный комбинезон, взял очки и респиратор и еще раз проверил пломбу на контейнере с пиццей.

Затем выехал через ворота в Красную зону. Новому городу от старого достались в наследство только руины. Освободить улицы от обломков, а здания — от человеческих останков, не важно, двигались они или нет, — это только первый шаг. Еще требовалось восстановить инфраструктуру, собрать токсичные отходы, оставшиеся после разрывов химических бомб, которые пусть и не вы ровняли игровое поле, но по крайней мере расчистили его.

Игл помнил тот день, который потом назвали «Днем черных мостовых». Из своего убежища в «Хайятте» он видел, как армейские вертолеты пролетали над городом, как падали бомбы. Он не знал, каким дустом их начинили в этот раз. Тысячи болтавшихся по улицам мертвецов, как всегда, не обратили никакого внимания на облачка серой пыли. Обычно от этой химии они начинали дергаться, чесаться или даже грызть самих себя, но полностью уничтожить зомби никак не удавалось.