Волчьи игры - Людмила Астахова

И буран стих разом, будто где-то в непроглядной темноте ночи захлопнули окно. Тишина оглушила ролфийку. Тихо-тихо падал снег, бесшумно переступали по его пушистому покрывалу бесплотные лапы Маар-Кейл... Стены охотничьего домика едва различимо потрескивали, поскрипывали, словно приглашая – начать. Там, в тепле, в логове сонных и размякших псов, не ждут ни волчицу, ни ее свиту.

Грэйн не чувствовала холода, и, когда она сбросила наземь верхнюю одежду, оставшись в одной нижней рубахе, снежинки зашипели на ее раскаленной коже. Два пистолета, скейн... Должно хватить. Дом пах сонным хмельным страхом, немытым телом, хриплым жарким дыханием... шести глоток, пожалуй. Женщина отчетливо чуяла их, словно толстые бревна стен вдруг стали прозрачными и невесомыми, как морозный туман над болотом.

«Чего ты ждешь, Верная?– нетерпеливо взвизгнул Алчущий и клацнул зубами, роняя ядовитую пену на снег. –Теплые души, сладкие мягкие души! Дай! Дай нам!»

– Вперед, – прошелестела ролфийка, отдавая приказ сама себе, и взвела курки у пистолетов.

Для тайного убежища, да и просто уединенного жилья, построенного в таком безлюдном месте, дверь у домика казалась хлипковатой. Но Грэйн не стала пытаться вышибить ее или сорвать с петель. Зачем? В доме ведь есть еще и окна, а сугробы милостью Морайг вокруг намело такие, что до них даже не пришлось тянуться. Не таясь, женщина подобралась к затянутому морозным кружевом стеклу, тепло мерцающему золотистым домашним светом, и одним ударом разрушила волшебство, разбила, раскрошила взрывом осколков. И начала стрелять с обеих рук на звук, движение, дыхание тех, кто прятался здесь. Неожиданности и патронов хватило бы на всех, но Маар-Кейл никогда не торопятся, они любят играть – и Грэйн тоже не хотела, не могла кончить это дело так быстро. Наполовину, а может, и больше погрузившись в мир, где властвовали законы Ночных Гончих, право охоты и мести, ролфи поразилась бы и ужаснулась сама себе – если бы еще помнила, как это, поражаться и ужасаться.

Отбросив пистолеты, она вспрыгнула в окно, оставив на торчащих, будто бессильные гнилые зубы, осколках клочья одежды и шкуры. И громко зарычала, отводя руку со скейном.

«Сладкие, мягкие!.. Ур-р, сладкие нежные души, горячая кровь, пряный ужас!.. Нам! Дай!»

Восторг Маар-Кейл, осязаемый, тяжелый и густой, как запах крови, ударил в голову, затуманил, повел... Древняя, жуткая, ролфи насмерть резалась с другими ролфи за добычу, и Морайг одобрительно усмехалась за облаками, а Локка заходилась громким клекочущим смехом.

Это был не бой, конечно, а резня. Впрочем, Грэйн не было никакого дела до названий.

Джэйфф Элир

...Земля Радости была горяча, как сковородка. Снег падал с небес и таял, не долетая, ибо от еще теплых тел, от горячей крови и внутренностей вверх поднимался густой вонючий пар. Сколько их пало в тот день? Тысячи! Мертвецами, умирающими и ранеными была завалена вся долина между Лиридоной и ее притоком Хорвэш. Дети Сизой Луны дрались засвойДжезим и, даже пав под мечами хелаэнаев, став духами, клялись мстить. Дети Хелы бились засвойСэдрэнси не менее отчаянно. Джэйфф своими глазами видел, как отрубленные руки ролфийского воина продолжают судорожно цепляться за щедрую землю, и слушал, как из перерезанного горла рвется крик «Мое!».

Никто не стал ждать, чем закончится единоборство двух лучших воинов, никто не вспомнил о законах войны. По-волчьи взвыли ролфи, зашипели шуриа: «Ас-шшш!» и бросились навстречу друг другу, чтобы рубить, колоть, резать, а если этого мало, то вгрызаться зубами.

Не увидел Джэйфф Элир, как погибли отец и дед, как умер старший из его сыновей. Его самого приняли за мертвого, бросив тело в реку. Но Лиридона не взяла дух шуриа, наоборот, вынесла на песок.

«Живи, дитя Шиларджи, живи и помни этот день, даже тогда, когда все забудут», – тихо молвила река.

– Не забудут, – прошептал Джэйфф.

Как можно запамятовать о Великом Дне Великой Битвы? Как такое может быть?!

Но забыли. Шуриа и ролфи быстро устали вести счет сражениям и потерям. А Джэйфф помнил, всегда помнил.

Он по-прежнему лежал на том мокром песке и смотрел, как тихо падает снег. А где-то рядом выли волки...

Метель отрезала охотничий домик от всего мира, стражи забаррикадировались наедине с печкой, а в ледяном подвале медленно сдыхал последний воин-рилиндар. Погано помирал. Как брошенный пес, чьи хозяева уехали и забыли отвязать от будки, как отравленная крыса в подполе. Сдыхал и все никак не мог умереть. Джэйффов дух за столько веков крепко-накрепко прирос к телу. Или примерз?

А призраки убиенных полукровок безнаказанно глумились над умирающим шуриа:

«Не видать тебе, ползучий гад, ни честных пыток, ни самой возможности плюнуть в морду врагу, ни проклясть его страшным словом. И шагнуть из телесного бытия в мир духов с честью не получится».

А потом на охранников-ролфи напали волки. Именно так решил Джэйфф, когда очнулся от грохота, диких воплей, рычания и лязганья зубов. Над его головой шла битва не на жизнь, а на смерть, которую люди Элайн Конри проиграли. Ибо так душераздирающе кричат люди в миг смерти. Душа отрывается, прерывается бег времени, превращая все в Прошлое. Это больно, оттого и кричат. Шуриа ли не знать? Даром, что ли, они всегда твердили, что последний вздох врага – лучшая из погребальных речей?

Когда же стылую тьму подвала вдруг разогнал по углам яркий свет, Джэйфф понял, что час его пришел, и обрадовался: «Хоть тут повезло!»

Дилах в образе Грэйн сошла к своему посвященному с небес в окружении визжащих от восторга Маар-Кейл, протянула руку и сказала...

– Морайг Немилосердная!

Глаза ролфи нуждаются в свете, чтобы видеть, точно так же, как и у всех прочих живых существ под тремя лунами. Но те, кто охотится с Маар-Кейл, уже не совсем люди, а Ночным Гончим свет не нужен... И Грэйн разглядела все: скрюченное полунагое тело, прикованное к мерзлой стене, блики, отраженные в неподвижных, словно у мертвого, глазах... Мгновение отчаяния парализовало ролфийку, она застыла, будто примороженная к месту видом этого, страшного – а потом услышала шелест. Он дышал. Тихо-тихо, прерывисто, еще медленней, чем билось замерзшее сердце под влажной и холодной, словно у настоящего змея, кожей.

«Что встала?!– рявкнула Морайг из поднебесья. –Вот он! Давай, спасай!»

Надежда, даже робкая, порождает слабость. Потому ролфи запретила себе надеяться. Еще ничего не решено. Богини, верно, собрались разыграть в кости жизнь последнего рилиндара и не потерпят, если их толкнуть под руку...

В темном углу рядом с печкой хозяева, чьи души теперь, резвясь, гоняли Маар-Кейл, припасли колун. Очень кстати. Вмурованный в стену крюк, за который крепилась цепь, вылетел с третьего удара, и Грэйн, отшвырнув колун, обхватила пленника, приподняла и, согнувшись под его весом, взвалила себе на спину.