Свет - Рейвен Кеннеди

делало ее пустым местом. Словно она настолько ниже их, что даже ее смерть не имела значения.

Но Рисса имела для меня значение.

Хотела бы я рассказать ей об этом. Тогда в саду, когда она сжала мою руку в редком проявлении доброты, я должна была сжать ее ладонь сильнее. Потому что Рисса была сильной и умной, а еще – достойной новой жизни, о которой мечтала. Той, которой она так стремилась достичь, а теперь никогда ее не обретет. А все из-за меня. Потому что я попросила ее прогуляться со мной.

Слезы градом стекают по щекам, словно мое горе непосильно. Мне будто сдавило сердце, и не знаю, долго ли я буду оплакивать ее, но надеюсь, я буду не единственной. Да, она была наложницей, вместе с тем обладала многими другими качествами, но это не означало, что она была не достойна жизни.

Когда мои слезы останавливаются, я чувствую себя выдохшейся. Не знаю, то ли дело в моем горе, то ли это последствия того дурмана, но все мое тело трясется. Должно быть, они продержали меня без сознания несколько дней, чтобы добраться до Второго королевства. Мысль, что я оказалась в таком уязвимом положении перед ними, вызывает у меня дрожь.

Возможно, я не была здесь более десяти лет, но помню эту жару. Помню песок, который будто лип ко мне, помню, как путешествовала по дюнам, как меня обдувал грубый ветер и прожигало солнце.

Забавно, что, когда я впервые здесь очутилась, из моей спины только начали расти ленты.

Они прорастали с такой болью…

Тогда я ненавидела их, но сейчас все бы отдала, чтобы они вернулись.

Я рассеянно вожу пальцами по пустой спине, где теперь только гладкая кожа.

Они все до единого исчезли.

У меня было столько общего с моими лентами, и я это не ценила. Будто они сопровождали весь мой путь.

Мое и их начало ознаменовалось именно во Втором королевстве. Потом я прятала их так же, как пряталась сама. Злилась на них, как злилась на себя. А затем, когда наконец стала смелее, они поступили так же. Только от одних воспоминаний о том, как они подхватывали меня, заигрывали со Слейдом, обвивались вокруг его лодыжки…

Такого у меня больше никогда не будет.

Я становилась сильнее, и они тоже.

А потом меня изрезали на части, и с каждым ударом резали и их.

Та ночь положила конец мне и моим лентам. И все же я нуждалась в подобном трагичном исходе. Все это помогло обрести мне опору и начать надеяться только на себя. Меня должны были искромсать, чтобы я восстала, как феникс из пепла.

Хотела бы я, чтобы и мои ленты сделали то же самое. Но феникса нет, а единственное, что напоминает пепел, – песок в Пепельных дюнах, которые находятся где-то в этом проклятом богами королевстве.

Из мыслей меня вырывает звук, я опускаю руку и оборачиваюсь, увидев, как распахивается дверь и заходит женщина. На голову накинут белый платок, ткань плотная, жесткая и с обеих сторон помята. Он полностью покрывает ее волосы, и видно только квадратное отверстие для лица, окаймляющее ее щеки и середину лба.

Бесформенное платье почти такое же, с той же драпировкой из крахмально-белой ткани, закрывающей ее от подбородка до пят. Сзади за ней волочится легкий шлейф, а рукава длинные и широкие на концах. Они скрывают ее руки так, что не видна даже эта часть тела.

У женщины острый подбородок, а брови отсутствуют, будто она их сбрила. Ресницы такие тонкие и светлые, что их почти не видно. Однако внимание привлекают ее глаза. Половина радужки, которая находится ближе к внешнему уголку глаза – зеленая, а та, что внутри – коричневая. Из-за этого ее взгляд кажется каким-то жутким.

– Добро пожаловать в замок Воллмонт, – говорит она спокойным голосом с легким акцентом, и ее губы растягиваются в приятной улыбке. – Слияние скоро начнется. Я пришла, чтобы тебя подготовить.

– Я его пропущу, спасибо, – говорю я, прислонившись к стене.

Она продолжает приятно улыбаться, но поворачивает голову, оглядываясь назад, и в этот момент в дверях появляются двое крупных мужчин. На них тоже что-то вроде платов, только серого цвета, а ткань короче и тоньше, но такой же формы, как кольчужные капюшоны на солдатах. Они одеты в туники кремового цвета, но не такого ослепительно-белого, как на женщине, а серые брюки свободные и заправлены в сапоги до колен.

Мужчины молоды: у одного смуглая кожа, а у другого белая и усеяна веснушками, и оба равнодушно смотрят, сделав шаг вперед. Я прижимаюсь к стене, чувствуя, как меня заливает гнев. У меня есть доля секунды, дабы принять решение, что для меня важнее: скрыть свою магию или выбраться отсюда.

Я выбираю второй вариант.

Сжав руки в кулаки, я призываю золото. Когда чувствую, как оно снова собирается в ладонях, сердце трепещет от радости. Я позволяю драгоценной жидкости собраться, пока она не начинает капать между пальцами. Медленно, но уже хоть что-то.

От первой капли, что падает на пол, веснушчатый мужчина округляет глаза. Я вытягиваю руки перед собой, растопырив пальцы, и позволяю выплеснуть остатки. Побуждаю золото скользнуть к ним и обвиться вокруг их ног тонкими змеями. Липкая жидкость извивается по их ногам, растягиваясь и затвердевая. Я вырываю из ладоней еще золото, и следующая небольшая струйка тянется к женщине…

И внезапно меня пронзает боль.

Эта боль не похожа ни на одну ту, что я испытывала прежде. Она не поражает как молния, не обжигает как огонь. Не пронзает насквозь и не вызывает ощущение, будто у меня отрезают конечность.

Возникает ощущение, будто меня ущипнули. Будто невидимые руки проникли мне в живот и схватили изнутри. Будто призрачные пальцы вцепились в вены и сжали с такой силой, что кровь остановилась.

Мои сердце, желудок, легкие, мускулы, горло – все это сжимают эти пальцы, и все вокруг застывает. Эта ужасная, давящая боль пронзает меня насквозь, и я падаю на четвереньки, отчего золото отсекается и, растекаясь по пальцам, капает на штаны.

Я не могу дышать, не могу пошевелиться, поскольку эти жуткие пальцы сжимают меня все сильнее и сильнее…

А потом боль внезапно останавливается. Будто все щипки прекратились одновременно. Меня трясет, я вся в испарине и давлюсь хриплым кашлем.

Перед глазами все плывет, но я смотрю, как женщина незаметно проходит вперед и останавливается ровно до того, как жидкое золото испачкает ее безукоризненно чистые одежды.

– Ну вот, теперь ничего этого не осталось, – говорит она,