Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

– Я не видел названия, – ответил парнишка.

– Если судно стояло в нескольких шагах от причала, – вмешался г-н Дабюрон, – на него могли обратить внимание жители Буживаля.

– Господин следователь прав, – поддержал комиссар.

– Верно, – согласился Жевроль. – Да и матросы наверняка сходили на берег и заглядывали в трактир. А этот патрон Жерве, как он выглядел?

– Как все здешние речники, сударь.

Мальчик собрался уходить, но следователь остановил его.

– Прежде чем уйти, мой мальчик, скажи: говорил ты кому-нибудь об этой встрече?

– В воскресенье, вернувшись из церкви, я все рассказал матери, сударь, и даже отдал ей десять су.

– А ты ничего от нас не скрыл? – продолжал следователь. – Утаивать истину от правосудия – тяжкий проступок. Оно все равно до всего дознается, и должен тебя предупредить, что для лгунов существуют страшные наказания.

Юный свидетель покраснел как помидор и опустил глаза.

– Вот видишь, ты от нас что-то скрыл. Разве ты не знаешь, что полиции известно все?

– Простите, сударь! – воскликнул мальчик, заливаясь слезами. – Простите, не наказывайте меня, я никогда больше не буду!

– Говори же, в чем ты нас обманул?

– Сударь, этот человек дал мне не десять, а двадцать су. Десять я отдал матери, а десять оставил себе, чтобы купить шарики.

– Мой юный друг, – успокоил его следователь, – на этот раз я прощаю тебя. Но пусть это послужит тебе уроком на всю жизнь. Ступай и запомни: скрывать правду бесполезно, она всегда выйдет наружу.

II

Последние показания, добытые следователем, давали хоть какую-то надежду. Ведь и ночник во мраке сияет, словно маяк.

– Господин следователь, я хотел бы сходить в Буживаль, если вы не возражаете, – сообщил Жевроль.

– Вероятно, вам лучше немного подождать, – ответил г-н Дабюрон. – Этого человека видели в воскресенье утром. Давайте узнаем, как вела себя в тот день вдова Леруж.

Позвали трех соседок. Они в один голос заявили, что все воскресенье она провела в постели. Когда одна из соседок осведомилась у вдовы, что с ней произошло, та ответила: «Ах, этой ночью случилось нечто ужасное». Тогда этим словам никто не придал значения.

– Человек с серьгами становится для нас все важнее, – сказал следователь, когда женщины ушли. – Его необходимо найти. Это относится к вам, господин Жевроль.

– Не пройдет и недели, как я его отыщу, – ответил начальник полиции. – Сам обшарю все суда на Сене – от истока до устья. Хозяина зовут Жерве – хоть какие-то сведения в управлении судоходства я о нем добуду.

Речь его была прервана появлением запыхавшегося Лекока.

– А вот и папаша Табаре, – объявил он. – Я встретил его, когда он выходил из дома. Что за человек! Даже не захотел дождаться поезда. Уж не знаю, сколько он дал кучеру, но мы домчались сюда за четверть часа.

Быстрее, чем на поезде!

Вслед за Лекоком на пороге появился некто, чья внешность, надо признать, никоим образом не отвечала представлению о человеке, которого полиция почтила разрешением работать на нее.

Было ему лет шестьдесят, и возраст, похоже, уже давал о себе знать.

Невысокий, сухопарый и сутуловатый, он опирался на трость с резным набалдашником слоновой кости.

С его круглого лица не сходило выражение тревожного изумления; комики из Пале-Рояля сколотили бы себе состояние на такой физиономии, как у него. Маленький подбородок вошедшего был тщательно выбрит, пухлые губы свидетельствовали о простодушии, а неприятно вздернутый нос напоминал раструб инструмента, изобретенного г-ном Саксом[77]. Крохотные тускло-серые глазки с покрасневшими веками не выражали решительно ничего, однако раздражали невероятной подвижностью. Редкие прямые волосы не закрывали больших оттопыренных ушей и ниспадали челкой на покатый, точно у борзой, лоб.

Одет он был добротно и опрятно: ослепительной белизны белье, на руках шелковые перчатки, на ногах гамаши. Длинная, чрезвычайно массивная золотая цепь, на редкость безвкусная, трижды обвивалась вокруг его воротничка и скрывалась в жилетном кармане.

Папаша Табаре по прозвищу Загоню-в-угол поклонился прямо в дверях, согнув дугой свой старый позвоночник, и смиренно спросил:

– Благоволили послать за мной, господин судебный следователь?

– Да, – ответил г-н Дабюрон и подумал: «Может, он человек и способный, но по виду этого не скажешь».

– Я всецело в распоряжении правосудия, – продолжал г-н Табаре.

– Надеюсь, – сказал следователь, – вы окажетесь удачливее нас и найдете какую-либо улику, которая поможет напасть на след убийцы. Сейчас мы вам все объясним.

– Мне известно вполне достаточно, – прервал его папаша Табаре. – Лекок по дороге рассказал, что тут произошло. Я знаю столько, сколько мне нужно.

– И все-таки… – недовольно произнес комиссар.

– Положитесь на меня, господин следователь. Приступая к делу, я предпочитаю не знать подробностей и больше доверяться собственным впечатлениям. Когда тебе известно чужое мнение, волей-неволей поддаешься ему и… Впрочем, я начну расследование вместе с Лекоком.

Глазки у папаши Табаре разгорелись и сверкали, словно карбункулы. Лицо светилось от внутреннего ликования; казалось, оно лучится каждой морщинкой. Он выпрямился и стремительно ринулся во вторую комнату.

Пробыв там около получаса, он так же бегом вылетел обратно. Потом снова скрылся в ней, выскочил еще раз и почти сразу же куда-то убежал.

Следователь не преминул заметить про себя, что старик беспокоен и резв, словно гончая, идущая по следу. Его вздернутый нос вздрагивал, словно пытаясь уловить еле слышный запах убийцы. Носясь туда и сюда, папаша Табаре беспрерывно жестикулировал и говорил сам с собой: то отчитывал и бранил себя, то подбадривал, то издавал торжествующие возгласы. Лекоку он не давал ни секунды покоя и все время что-то просил у него: сперва бумагу и карандаш, потом лопату, а то вдруг потребовал немедленно добыть гипс, воду и бутылку масла.

Приблизительно через час следователь, уже начинавший проявлять признаки нетерпения, осведомился о своем добровольном помощнике.

– Трудится, – ответил бригадир. – Лежит на животе в грязи и размешивает в тарелке гипс. Говорит, что почти закончил и скоро придет.

И верно, почти тут же папаша Табаре вернулся – радостный, торжествующий, помолодевший лет на двадцать. За ним вошел Лекок, с большою осторожностью неся вместительную корзину.

– Все совершенно ясно, – заявил старичок следователю. – Теперь загнать его в угол проще простого. Лекок, дитя мое, поставь корзину на стол.

В комнату вошел Жевроль и тоже с весьма удовлетворенным видом.

– Я напал на след человека с серьгами, – сообщил он. – Судно шло вниз по реке. У меня есть точные приметы хозяина судна Жерве.

– Слушаю вас, господин Табаре, – произнес следователь.

Тот выложил на стол содержимое корзины: большой ком жирной глины, несколько больших листов бумаги и несколько еще не засохших комков гипса. Стоя перед столом, он представлял собой фигуру почти гротескную и сильно напоминал тех господ, которые выманивают на ярмарках у зрителей деньги, показывая фокусы. Одежда папаши Табаре сильно пострадала: он был весь в грязи.

– Я начинаю, – произнес он наконец с притворной скромностью. – Убийство, которым мы занимаемся, не имело своей целью ограбление.

– Напротив! – пробормотал Жевроль.

– Я докажу это с полной очевидностью, – продолжал папаша Табаре. – Я также выскажу свои скромные соображения о причине убийства, но это позже. Итак, убийца прибыл сюда до половины десятого, то есть перед дождем. Я, как и господин Жевроль, грязных следов не нашел, однако под столом, куда преступник ставил ноги, обнаружил немножко пыли. Стало быть, время мы установили. Вдова Леруж не ждала посетителя. Когда он постучал, она уже начала раздеваться и как раз заводила часы с кукушкой.

– Вот так подробности! – воскликнул комиссар.

– Установить их нетрудно, – охотно пояснил полицейский. – Осмотрите часы над секретером. Завода у них хватает часов на четырнадцать-пятнадцать, не больше – я в этом убедился. Значит, вдова, скорее всего, заводила их вечером перед сном. Как же могло случится, что они остановились на пяти часах? Вдова их трогала. Когда к ней постучались, она начала подтягивать гирю. В подтверждение моей догадки мне хотелось бы обратить ваше внимание на стул, стоящий под часами: на его обивке ясно виден отпечаток ноги. Теперь взгляните на одежду жертвы: лиф ее платья расстегнут. Торопясь открыть, она не стала его застегивать, а просто набросила на плечи старый платок.

– Черт побери! – воскликнул явно заинтригованный бригадир.

– Вдова знала пришедшего, – продолжал старик. – Об этом свидетельствует поспешность, с какой она ему открыла, и все прочее подтверждает наше предположение. Итак, убийцу сразу же впустили. Человек этот еще молод, роста немного выше среднего, изящно одетый. В тот вечер на нем был цилиндр, в руках зонтик; он курил гаванские сигары, причем с мундштуком…