Повести о прозе. Размышления и разборы - Виктор Шкловский

Аксинья чувственно любит Григория. Он легко от нее отказывается, оскорбляя ее привычной похабной пословицей: «— Сучка не захочет — кобель не вскочит».

Но не само оскорбление важно, важно равнодушие, когда Аксинья ждет решения Григория об уходе ее с ним от мужа и готова даже на убийство мужа. Григорий начинает:

«— …Надумал я, давай с тобой прикончим…»

Аксинья додумывает про себя страшные слова: «…прикончим Степана», — но он досадливо облизал пересохшие губы… — и добавляет обычное и тоже страшное: «—…прикончим эту историю. А?»

История не приканчивается, хотя Григорий и сосватан и связан с ненравящейся, но привлекательной и хорошей женщиной. Он уходит от жены и от своего хозяйства с Аксиньей на службу к чужим господам Листницким.

Он любит Аксинью. Она для него пахнет не только знакомым запахом пота, но и цветком-дурнопьяном. Но любящие еще не увидали своей любви.

Все начато с самого простого, и все не может кончиться, становясь все более человечным.

Степан встречается в бою с Григорием. Григорий выручает соперника, как в песне, в предании: уступает ему своего коня.

Он уже песенно хороший человек, но он еще не новый человек.

После долгих войн, напрасных подвигов, случайной крови, окопной грязи меняется отношение Григория к Аксинье. Изменяется даже память о ее запахе. Он вспоминает о женщине во время войны, когда глядит на дымный костер дотлевающих в небе Стожаров: «…Большая Медведица лежит сбоку от Млечного Пути, как опрокинутая повозка с косо вздыбленным дышлом…»

Здесь обновлено народное название созвездия Большой Медведицы — Воз. Человек увидел созвездие и как будто бы еще раз удивился тому, что название и на самом деле передает фигуру расположения звезд.

Над Григорием великое, как будто впервые им увиденное и в то же время свое, казачье небо. Он и здесь вспоминает «дурнопьяный, тончайший аромат Аксиньиных волос».

Это и то и не то, что было прежде.

Но впереди — разочарования и долгий поиск выхода из зафлаженной ловушки контрреволюционного восстания.

В войну Григорий видит жестокость и глушь войны.

Я воевал в ту войну, я ее видел. Нет ничего более глухого, чем кусок окопного фронта. Мир здесь как будто кончается, отрезан. Окоп сырой. Невысокая насыпь, над которой нельзя поднять головы, потому что свистнет пуля, Винтовки снайперов и пулемет отрезают край окопа, кончают его, и как из-под воды смотрят люди на врага через перископ.

Но нам в перископ ничего не показывали: мы были солдатами. Глухо и сыро, как у самого глухого забора. Вот в этой глуши жил Григорий Мелехов. Потом пришли слухи — началась революция, которая сняла этот забор.

Мир стал большим, широким, и казалось, что дороги через иные страны пойдут прямо, что ничем не будут они заставлены. Что можно будет идти через Германию во Францию, все время встречая друзей, и что дальше откроется Гренада, которую надо освободить казаку или красноармейцу какой-то глухой волости.

Автор этой книги здесь вспоминает не о себе, а о гражданской войне и о рассказах товарищей по караулу на берегу пустого Днепра, около села Тегинка

Я не знаю, расскажу ли факт или легенду, но вот что я слышал на Днепре, тогда, когда последний раз на нас наступал Врангель, ночью на глухом фронте, где я красноармейцем около Тегинки стерег Днепр. Было нас, красноармейцев, по-моему, не больше двух человек на километр. Вот тут, сменяясь, я услыхал правду или легенду про Козьму Крючкова.

Козьма Крючков перерубил четырнадцать или около того немцев, — взаправду или прихвастнул. Сделали его газетным героем; напечатали портрет — усатый и, вероятно, непохожий — на папиросных коробках и сотворили из него ложный образ патриотической героики. Слово потом даже пошло: козьма-крючковщина. Вот что рассказали мне в воинской части.

Там еще не было новых песен: пели на мотив «Спаси, господи, люди твоя» песню о «Варяге» — и понятно, почему пели: мелодию церковного песнопения, — а мелодий помнили мало, — использовали, переосмысливая. Слов новых песен создать не успели.

У безмолвного, пустого от войны, как пусты слепые глаза, Днепра рассказали мне про Крючкова. Говорили, что Козьма Крючков пошел в Красную Армию и стал красным казаком и что его сильно дразнили тем, что он Козьма Крючков. Казак, уже немолодой, хороший конник, хороший рубака, а живет как человек с пришитым бумажным хвостом. Все люди как люди, а он хотя и красный конник, но все же Козьма Крючков с папиросной коробки.

Раз гнали красные белых до реки — имя той реки не вспомню. Белые казаки успели погрузиться на плот, довольно большой; на плоту было семь конников; Козьма Крючков гнался за белыми с отрядом, первый вылетел на берег, прыгнул с конем своим на плот. Плот отчалил. Прибило плот к берегу километров десять — двенадцать ниже, лежали на плоту восемь трупов людей и лошади порубленные. Среди зарубленных мертвым лежал Козьма Крючков.

Мне захотелось об этом здесь вспомнить, потому что в том давнем рассказе есть уважение солдата к хорошему коннику и представление, что настоящий боец должен попасть, хоть под конец, в Красную Армию.

Может быть, и было так, и Козьма Крючков в самом деле в последний раз бился с белыми на крутящемся, никем не управляемом плоту, несомом неведомой рекой, бился за свою правду.

Так что и Козьма Крючков, по солдатской прикидке, должен был перемениться.

Григорий Мелехов иначе переменился: он переменился не только в бою, но и дома.

Чем дальше, тем больше изменяется он, и станица вокруг него снимает с себя изношенные навыки.

Время бежало, перемывая людей, обнажая не столько старую жестокость, сколько человечность нового.

Возвращаюсь к рассказу о ступенях любви Григория к Аксинье

Григорий ушел на дойну, Аксинья изменила ему не легко, но бездумно с господским сыном — офицером Евгением Листницким. После того как Григорий избил разлучника, Аксинья все же возвращается к Евгению.

Такова еще не преодоленная тогдашняя правда жизни. Даже позор не уничтожает любви. Но Евгений женится.

Аксинья принуждена была покинуть барский дом. Она вернулась к мужу, Степану.

Идет гражданская война. Возвращается Григорий. Изменилась жизнь. Снова встречаются любящие в изменившемся мире. Глаза людей начали видеть то, что они раньше не видели. Появился пейзаж, увиденный человеком.

«Григорий перевел взгляд с лица Аксиньи на Дон. Затопленные водой бледноствольные тополя качали нагими ветвями, а вербы, опушенные цветом — девичьими сережками, пышно вздымались над водой, как легчайшие диковинные зеленые облака. С легкой досадой и огорчением в голосе Григорий спросил: — Что же?.. Неужели нам с тобой и погутарить не об чем? Что же ты молчишь?..»

Аксинья отвечает:

«— Деревцо-то — оно один раз в году цветет».

Но в искусстве единая весна любви многократна.

Люди встречаются вновь иными, обогащенными. Есть выражение «простой человек». Но ведь простой человек — большой человек, потому что простой человек своими руками строит жизнь. Рассказать про простого человека, сделать его не орнаментом, внимательно пересмотреть его любовь, да не давая ее второй, подсобной, полушутливой линии, — это очень трудно.

Сходили леса и вырастали заново, падали и вырастали города, покамест простой человек был описан в истинной своей сложности.

Описан не оправданным в своих винах, потому что простой человек — великий человек; он за все отвечает.

Ведь он умеет видеть догорающий в небе дымный пламень созвездий и узнать в небе звезды, приблизив их, сделав их как будто обстановкой великого человеческого жилья.

Аксинья стареет. Но дело не только в молодости человека, но и в том, с какой силой и чистотой он воспринимает мир.

Если бы люди умели слышать! Как быстро менялась бы жизнь.

Через горы трупов, через преступления идут вперед люди. Революция растит не только тех, кто с нею. Она — как воздух, как ветер, которым дышат все.

Мелехов не мог уехать с белыми из России, потому что он изменен революцией. Любовь его все вырастает, становится выше, человечнее.

Уже и Аксинья иначе видит свою соперницу Наталью; уже может сказать, что, когда Григорий вернется, он сам выберет из двух женщин одну, которую любит.

Женщины в детях, рожденных от другой, видят лицо любимого. Сперва это увидела Наталья, тогда, когда Аксинья была у Листницких, потом Аксинья увидела в Натальиных детях детей Григория, узнала его в них.

Они начали забывать себя в своей новой любви.

Нужно достичь не незнания себя, а забвения себя, то есть надо иметь что забыть.

Отсутствие самосознания, которое, по словам Толстого, было свойственно Каратаеву, бесполезно.

Важно то состояние, тот восторг восприятия мира, которого достиг Левин, узнав, что Кити его любит, то состояние, с которым Катюша Маслова отказалась от Нехлюдова, то боевое вдохновение, с которым сражался в последний раз Хаджи-Мурат.