Мемуары - Лени Рифеншталь

Незадолго до вылета в Париж пришла телеграмма: «Пожалуйста, не приезжайте. Я напишу. Камбл».

Если бы не было писем, договора и телеграммы, можно было бы подумать, что все привиделось. Месье Камбл и маркиз были вне досягаемости, словно провалились сквозь землю. Ни мой адвокат, ни я не получили ни одного ответа на письма. Через много лет я узнала от друзей, что некое влиятельное лицо в Париже в последний момент воспрепятствовало постановке балета.

Новые монтажные

Если правдиво выражение, что трудности закаляют характер, то я должна обладать медвежьей силой. Вся моя жизнь прошла в борьбе с различными препятствиями. Никогда не сдаваться — было моим девизом. Как бы иначе я смогла выстоять в этой жизни? Надежда получить деньги от японцев также не осуществилась. Внутренние лицензии на прокат иностранных фильмов на 1959 год в Японии пропали. Оставалось надеяться только на следующий год.

Больше всего меня волновало здоровье матери, которая в прошлом году попала в автомобильную аварию и с того времени не могла ходить, мучилась постоянными болями, а ее общее состояние с каждым днем становилось все хуже. Что будет, если ее не станет?! Она единственный человек, ради которого я жила.

Что мне оставалось еще делать? Решила попробовать освоить новую профессию. Если бы не шестой десяток и хоть какие-то деньги, я пошла бы учиться. Меня все еще интересовали естественные науки. Мадам Кюри была моим идеалом. Но приходилось мыслить реалистически. Может, открыть салон косметики или фотоателье? Но я не знала никого, кто мог бы одолжить денег. Единственным шансом, за который я ухватилась, было строительство двух монтажных помещений под ссуду, которую я запросила три года назад. Одно можно было сдавать в аренду, а второе использовать самой для архивных работ. При получении кредита было необходимо пройти множество бюрократических инстанций, заполнить бесчисленные формуляры и найти банк, который его даст. Надежды на это было мало. И все-таки я получила ссуду в 35 000 марок под три процента годовых сроком на десять лет.

В соседнем доме на Тенгштрассе я сняла два пустых подвальных помещения, которые сначала нужно было реконструировать. Там не было ни отопления, ни пола, ни окон, ни вентиляции. Но то, что подвалы находились рядом с моей квартирой, перевесило все недостатки. Несколько месяцев спустя ремонт был закончен, я вновь почувствовала прилив сил. Помещения выглядели вполне прилично. Синий и белый цвета напомнили мне монтажные в Берлине. Теперь наконец-то после стольких лет я смогла обложиться целлулоидными полосками, даже если речь шла только об упорядочении моего архивного материала.

Бьеннале 1959 года

Неожиданно я получила сообщение руководства международного фестиваля в Венеции о том, что мои картины выбраны для ретроспективного показа. Известие меня обрадовало, ну а проблемы не заставили себя долго ждать. Была заказана полная версия олимпийских фильмов. Это было нелегко, так как во время денацификации по требованию цензуры я изрядно порезала негативы. Мне ничего не оставалось, как вновь вклеить вырезанные фрагменты. И здесь мне помог прежний сотрудник, монтажер, который сильно нуждался и умолял меня дать хоть какую-то работу.

Для того чтобы предстать на бьеннале в хорошей физической форме, я заказала путевку через «Клуб Медитерране» на остров Эльба. Впервые я отправилась отдыхать через сеть клубных отелей и нисколько в этом не раскаивалась. Под тенистыми деревьями прямо на побережье были построены маленькие соломенные хижины и палатки. Зарегистрировалась я под именем Хелене Якоб, и до конца отдыха меня никто не узнал и не потревожил. Можно было наслаждаться солнцем и морем.

В конце августа я приехала в Лидо.[456] Показы уже начались. Приблизившись к отелю «Дез Баинс», я невольно вспомнила те блистательные дни прошлого, когда мое присутствие стало событием бьеннале. После высоких наград, полученных здесь, я со страхом спрашивала себя, что же будет теперь?

Я еще не успела войти в свою комнату, как меня пригласили в зал, где несколько взволнованных членов фестивального комитета сообщили, что копии моих фильмов и багаж непостижимым образом исчезли, как и пакет с фотографиями и рекламными буклетами. Все были обескуражены. Начались лихорадочные поиски на таможне в Бреннере.[457] Мать уверенно заявила, что через день после моего отъезда монтажер забрал весь материал и передал транспортному агентству Кролля в Мюнхене. Однако там ответили, что ничего не получали.

Но вскоре все встало на свои места. Плача, мать рассказала обо всем по телефону. Вместо того чтобы заниматься отправкой копий и чемоданов, монтажер исчез в неизвестном направлении на моей машине, не оставив записки, прихватив все мамины наличные деньги, сберкнижку и мой фотоаппарат. «Я ему так верила, — всхлипывала она, — он казался таким надежным и услужливым».

Я хотела немедленно выехать, но итальянцы меня отговорили. Срочно были организованы поисковые работы. Страх, что утрачены все копии (единственное, чем я обладала), печаль, что мои фильмы теперь не будут показаны на кинофестивале, и потеря гардероба окончательно меня доконали. Я чувствовала себя раздавленной. Помимо костюма, в котором я приехала, мне нечего оказалось надеть, поскольку не хотелось брать с собой на Эльбу чемодан с вечерними туалетами — ведь там могли были понадобиться только купальник, брюки и свитер. И тут мне неожиданно позвонили. Полиции в Мюнхене удалось обнаружить весь багаж — в квартире моего сбежавшего сотрудника. Самого его еще не нашли. Чемоданы и копии фильмов находились уже на пути в Венецию: показ состоится!

Во время интервью для телевидения, я заметила, что за мной пристально наблюдает некий господин. Лицо показалось мне знакомым, но мне никак не удавалось вспомнить, где мы могли встречаться. После того как закончились съемки, незнакомец нерешительно подошел ко мне, затем улыбнулся, протянул руки и, обняв, прошептал: «Ду-Ду…» Теперь и я его узнала: Иозеф фон Штернберг. Он так изменился: превратился в пожилого господина с серебристыми волосами. Прошло двадцать лет с того момента, когда я в последний раз видела его в «Палас-отеле», в Санкт-Морице, под Новый, 1938 год.

Для меня та встреча стала не просто свиданием со старым другом. После войны я часто вспоминала его, но ни разу не отважилась написать. Теперь на фестивале у меня появился постоянный спутник. Мы вместе смотрели фильмы. Ленты Штернберга тоже участвовали в ретроспективном показе, но он не хотел, чтобы я их видела. «Они никуда не годятся, — сказал он с легким унынием, — поехали лучше в Венецию».

Мы походили по выставкам и магазинам, зашли на рынок. Иозеф купил много разных вещей, в том числе великолепную фиолетовую шерстяную шаль. Он говорил только о настоящем. О его жизни после нашего расставания я почти ничего не знала. Пережив долгий кризис, он тяжело болел. Но сейчас вновь женился и очень счастлив. Показал фотографии красивой молодой женщины и, если мне не изменяет память, двоих детей. Я подумала, что теперь это и есть его жизнь. В основном рассказывал о своей семье. И все-таки мне удалось кое-что узнать о его работе с Марлен. Он хвалил ее дисциплинированность, с восхищением рассказывал о технических знаниях, особенно в вопросах постановки света и искусства наложения грима.

— Она точно знает, — сказал Штернберг, — где должны стоять прожектора и какой режим освещения выбрать.

Затем продемонстрировал мне золотой портсигар с выгравированными словами: «С благодарностью от Марлен».

Встреча со Штернбергом отодвинула на задний план даже Венецианский фестиваль. Я присутствовала только на одном показе моих фильмов, и Штернберг сидел рядом.

— Ты хороший режиссер, — прошептал он, — но я мог бы сделать из тебя великую актрису.

Такова ирония судьбы.

Во время показа моих фильмов часто раздавались аплодисменты. Это был большой успех.

«Эдвенчер-филм»

После возвращения я застала дома хаос. Срочные дела, горы писем, телеграмм и множество телефонных звонков нетерпеливых журналистов. От помощи Ханни мне пришлось на некоторое время отказаться: она работала в «АРРИ», что было хорошей школой. Я довольствовалась обществом студентки из службы «Скорой помощи». Самое удручающее в данной ситуации было то, что события последних недель не прошли для мамы бесследно.

Полиция кое-что нашла. Во-первых, мою машину и кинокамеру во Франкфурте-на-Майне, причем машина находилась в гараже, камера — в ломбарде. Преступник уже сидел под замком. От его мошенничества пострадало множество людей. Он проехал на ворованной машине около 10 000 километров, она оказалась помята и вся в царапинах. Но, несмотря на это, я обрадовалась, что вновь обрела ее.