Статьи - Сергей Переслегин

[1] Строим круг, площадь которого равна площади государства. «Приведенные к кругу» размеры государства равны радиусу этого круга.

[2] Отклонение реального рельефа от теоретической бесконечной плоскости может быть описано введением метрики, учитывающей высокое транспортное сопротивление «закрытой» местности (в частности, горной).

[3] Чаще всего такие области возникают в силу экономических причин (месторождения полезных ископаемых, удобный узел внешних коммуникаций, контроль над которым выгоден и т.п.). Империи, находящиеся на пороге гибели, нередко сами создают себе слабость последним завоеванием (Босния и Герцеговина для Австро-Венгрии, чешские земли, присоединенные Польшей перед Второй Мировой войной).

[4] Надо иметь в виду, что согласно законам большинства империй все, что делается местной властью для обеспечения функционирования внутрирегионального рынка, является сепаратистской деятельностью, а всякие попытки самостоятельно выйти на внешние рынки рассматриваются как государственная измена. Таким образом, высшие региональные элиты оказываются вне имперского закона и становятся заложниками государственной системы «сдержек и противовесов», которая по мере роста автаркии регионов начинает функционировать в патологическом режиме.

[5] Примером таких «релаксационных войн» являются вооруженные конфликты, сопровождающие окончание Первой Мировой войны, результатом которой стал распад Российской, Австро-Венгерской, Турецкой и Германской Империй.

[6] Обе скорости, разумеется, должны быть приведены к единому эквиваленту, например, финансовому.

[7] Формальный анализ графиков указал даже конкретную дату «гибели Империи» – август 1991 года, но такое совпадение, конечно, носит чисто случайный характер (погрешность графических построений превышала год).

[8] Термином «глобализация» принято обозначать два совершенно разных понятия. Во-первых, это естественный исторический процесс, связанный с исчерпанием на Земле свободного экономического пространства. Во-вторых, это геополитический проект западных (прежде всего, американских) элит, направленный на унификацию и интеграцию мировой экономики.

Сергей Переслегин, Елена Переслегина

Руководство по постройке мостов через бесконечность

"Феномен Уиндема" или писатель на одну книгу

1

Роман Дж. Уиндема "День триффидов" стал одним из самых ярких – и самых страшных – впечатлений моей юности. Подчеркнуто неторопливое, по-английски сдержанное повествование о Судном Дне: Человечество, внезапно потерявшее зрение, обречено на гибель. В вечной мгле миллионы и миллионы людей бессмысленно и безнадежно пытаются продлить агонию – свою и своих близких. Нет ни тени шанса, ни проблеска надежды – и вселенская катастрофа рассыпается всплесками блиц-трагедий:

" – Все тщетно… и все могло быть совсем по-другому. Прощайте, Билл… и спасибо вам за то, что вы сделали.

Я глядел на нее – как она лежала. Была одна вещь, которая делала все еще более тщетным. Я спрашивал себя, сколько других женщин сказали бы: "Возьми меня с собой", когда она сказала: "Останься с нами"?

И я даже не знал ее имени."

"- Это было слишком прекрасно и не могло продолжаться долго,- тихо сказал он.- Я люблю тебя, родная моя. Я очень, очень люблю тебя.

Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее в губы.

Повернувшись, он поднял ее на руки и шагнул из окна."

Рядом со вселенной "Дня триффидов" стереотипные американские "Армагеддоны", в которых Земле навязчиво угрожают кометы и астероиды, выглядят рождественской сказочкой для детей младшего школьного возраста. При всей апокалиптичности ситуации "падения Молота"[1], даже если не удастся взорвать, или отклонить километровую волну, или построить убежище, или убежать от волны в горы, у человека по крайней мере остается горькое утешение – увидеть свою смерть и принять ее с достоинством. В "Дне триффидов" у людей отключается основной анализатор опасности – зрительный, а чувства страха, бессилия, отчаяния при этом никуда не деваются.

"Мы повернули за угол и оказались на улице, забитой людьми. Они с плачем и криками бежали нам навстречу, вытянув перед собой руки и спотыкаясь. В тот момент, когда мы увидели их, женщина, бежавшая впереди, оступилась и упала, сейчас же о нее споткнулись и повалились бежавшие следом, и она исчезла под грудой барахтающихся тел. А позади толпы мы увидели причину этого панического бегства: над головами охваченных ужасом людей раскачивались три ствола в темных листьях. Я дал газ и круто свернул в боковой переулок.

Джозелла обратила ко мне испуганное лицо.

– Вы… вы видели? Они их погоняли!"

Триффиды, разумные или квазиразумные плотоядные растения, наследуют человечеству. Роли переменились: некогда люди использовали триффидов – как источник особо ценного растительного масла – теперь триффиды выслеживают ослепших людей, убивают их и питаются полуразложившейся органикой. Ибо долг красен платежом. "Фильм ужасов" неожиданно наполняется символикой и обретает глубину – недаром "День триффидов" принято считать первым романом-предупреждением на экологическую тему, хотя написан он был задолго до первых работ Римского Клуба, когда само слово "экология" обозначало лишь название узкоспециальной биологической дисциплины и было известно очень немногим профессионалам.

Так я открыл нового для себя писателя Джона Уиндема. Само собой разумеется, я попытался достать (время было еще советское, и книги не покупали, не считывали с лазерных дисков и интернетовских сайтов, а доставали) другие тексты, принадлежащие его перу. "Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается", но за несколько лет я прочитал и "Отклонение от нормы", и "Хроноклазм", и "Мидвичские кукушки". И ко мне пришло не то чтобы разочарование – удивление.

Книги эти были заурядны – каких десяток на дюжину. Их можно было без раздражения и скуки прочитать, но, во всяком случае, они не приглашали себя перечитывать. В них не было смерти и жизни, не было Чуда.

Конечно, существует закон, согласно которому одну хорошую книгу может написать любой умный человек. Но в чуть большей или чуть меньшей степени это всегда книга о жизни данного человека, и опирается она на конструкты, известные ему лучше других. В "Дне триффидов", напротив, использовался опыт, "перпендикулярный" всем нашим представлениям о реальности.

Гораздо позже я узнал, что Дж.Уиндем никогда не претендовал на что-то большее, нежели сносное владение литературным ремеслом. Он не выделялся даже на довольно-таки сером общем фоне британской научной фантастики (в которой за всю эпоху между Г.Уэллсом и К.Пристом проявилось лишь одно значимое имя – Артур Кларк – и было создано не более пяти произведений, представляющих интерес, включая в это число рассказы)[2].

И вся эта история о вкладе некоего Уиндэма в английскую литературу осталось бы абзацем в унылом обзоре школьника, если бы не одно "НО" – квалифицированные английские читатели не подозревают о существовании в их литературе великолепного фантастического романа "День триффидов".

Потому что на английском языке такого романа нет.

Хотя есть, конечно, некий текст с этим названием. С идеей ужастика, снабженного не слишком удачными экскурсами в социологию и психологию. А нам, на русском – нравится! Мы читаем и вспоминаем, что в бытность в КЛФ могли бы дерзновенно и плодотворно поспорить о самосогласованности модели общества в романе и о могущественных эффектах языка.

2

Что-то похожее, но не в столь резкой форме, случилось и с двумя другими романами: "Саргассы в космосе" и "Экспедиция "Тяготение" – попавшими волею составителя в этот сборник. Все они замечательны тем, что вкусно читаются: сюжет бодро тянет за собой, а смущающие аналитиков передержки "моделирования миров" с удовольствием обсуждаются в компании – но уже после прочтения книги до конца. Спору нет: "Саргассы в космосе" представляют собой образчик сугубо развлекательной фантастики и, отнюдь, не наполнены новыми смыслами. Роман, однако, увлекает читателя, заставляя его глотать страницу за страницей в предвкушении очевидной, в общем-то, развязки. И, закрыв книгу, хочется сразу же взяться за продолжение приключений доблестного экипажа "Королевы Солнца". За продолжениями дело не станет, но, увы, они будут скучны и рассчитаны на читателя, интеллектуальный возраст которого не превышает двенадцати лет.

В отличие от "стереотипной" Э. Нортон[3], Хол Клемент, едва ли не единственный в наши дни представитель сугубо научной, "жюль-верновской" фантастики, никогда, ни в одном своем произведении не бывает тривиален. Книги его могут быть использованы (собственно, неоднократно и были использованы, например, автором этих строк) в качестве беллетризованных учебных пособий по физике, химии, биологии. Намного хуже обстоит дело с историей, социологией, психологией, и, наконец, с чисто литературной стороной текста. "Машины в книге – прямо как живые…// Жаль, что о людях так сказать нельзя".