Космический десант (Сборник) - Кир Булычев

– А в чем задание, если не секрет? – спросил Корнелий Удалов.

– Дирекция института запланировала коллективную монографию «Концепция честности и чести в масштабе Галактики». В тридцати томах. Сроки поджимают, а еще и половина полевых исследований не завершена.

– И многих мобилизовали?

– Всех этот деспот разогнал, отсохни его хвост!

Удалов вздрогнул. Ему еще не приходилось слышать, чтобы друг Коко употреблял такие сильные выражения.

– Могло быть хуже, – произнес Удалов. – Для тебя.

– Мне повезло. Попал на сравнительно устойчивую планету.

– Чай будешь?

– Три кусочка сахару. А у тебя прошлогоднего клубничного варенья не осталось?

– Ксюша куда-то спрятала.

– Этого следовало ожидать.

– Ты уже с кем-нибудь встречался?

– Нет, неделю провел в библиотеках. Ночами работал, сам понимаешь, приходится сохранять инкогнито. В Историчке меня чуть кот не сожрал. И зачем они только допускают кошек в библиотеку? Я анонимку написал их директору, чтобы котов не пускали.

– Это правильно, – согласился Удалов. – Правда, от мышей тоже вред бывает.

– Здесь я кое-кого опросил, – продолжал Коко, постукивая твердым концом хвоста по столу. – Побеседовал.

– Как же так? В твоем облике?

– Не беспокойся, я своими ограничивался. С Сашей Грубиным провел вечерок, старика Ложкина навестил. Только доставил старику неприятность.

– Ты? При твоей деликатности?

– Нечаянно. Он свои почтовые марки смотрел. Знаешь, ведь некоторые люди странно себя ведут – собирают кусочки бумаги – так называемый сорочий эффект. Занятие бессмысленное, но любопытное для строительства поведенческой модели землян.

– Не всегда бессмысленное, – заметил Удалов. – Эти марки больших денег стоят. А у вас что, сороки водятся?

– Сорок нет. Это из моего земельного опыта. Или земляного?

– Земного.

– Спасибо. Об относительной ценности марки я наслышан. Ты бы видел, какое лицо было у Ложкина, когда я хвостом задел его любимую бумажку. Можно было подумать, что сгорел дом. Но я это объясняю не жадностью в чистом виде, а коллекционным остервенением. Тебе нравится термин? Я сам его придумал.

– Так, значит, ты ему любимую марку погубил?

– Не бойся, как погубил, так и восстановил.

5

– Я, понимаешь, спешил под дождем, я, понимаешь, переживал! – возмутился в соседней квартире Иванов. – А я марку, оказывается, возвращал не человеку, а жулику!

– Жулику? А ну, бери свои слова обратно! Пинцетом проткну за такое оскорбление!

Руки Ложкина тряслись, в уголках рта появилась пена.

– Моя марка и твоя марка – копии или не копии?

– Похожие марки, и все тут. Совпадение!

– Совпадение в луже не валяется. Рассказывайте все, а то созову филателистическую общественность. Ни перед чем не остановлюсь!

– Ничего не знаю, – сказал Ложкин, отводя взор в сторону, к комоду.

– Ладно, – произнес устало Иванов. Он подобрал со стола свою марку, к которой уже не испытывал никакого душевного расположения, и отступил в переднюю, откуда объявил: – Первым делом поднимаю Гинзбурга. С ним едем к Смоленскому, оттуда прямым ходом к Штормилле – нашей совести и контролю.

Ложкин упрямо молчал.

– Вам больше нечего сказать? – спросил на прощание Иванов.

– За всю мою долгую жизнь… – начал было Ложкин, но голос его сорвался.

В иной ситуации Иванов пожалел бы старика. Но дело шло о серьезном. Если в Великом Гусляре кто-то научился подделывать такие марки, как «перелет Леваневского», значит, в будущем коллекционеру просто некуда деваться.

Иванов решительно спустился по лестнице, вышел во двор, кинул последний взгляд на освещенные окна Ложкина. Дождь не ослабел, капли были мелкие, острые и холодные. Иванов подошел к воротам.

– Стой! – раздался крик сзади.

Ложкин, как был, в халате, выбежал из дверей шатающимся привидением.

– Не губи! – закричал он.

– Нет, пойду, – упрямо откликнулся Ипполит Иванов.

– Не пойдешь, а то убью! Вернись, я все объясню! Клянусь тебе памятью о маме!

Эти слова заставили Иванова остановиться. Вид Ложкина был жалок и нелеп. Халат сразу промок и тяжело обвис. Ложкин стоял в глубокой луже, не замечая этого, и Иванов понял, что если не вернуть старика в дом, то он обязательно и опасно простудится.

– Хорошо, – сказал он. – Только без лжи.

– Какая уж тут ложь! – ответил Ложкин, отступая в дверь. – Это все Коко виноват, крокодил недоношенный!

6

– Слышишь, как тебя называют? – спросил Удалов. Он стоял у окна и наблюдал сцену, происходившую под дождем.

Коко соскользнул со стола, ловко вскарабкался по стене на подоконник и высунул длинное лицо в приоткрытое окно.

– Слышу, – сказал он. – Но не обижаюсь. Хотя мог бы и обидеться.

– С крокодилом сравнение не понравилось?

– При чем тут крокодил? Неблагодарность человеческая не нравится.

Внизу собеседники скрылись под навесом подъезда, и сквозь шум дождя до Удалова доносились быстрые, сбивчивые слова старика:

– Этот крокодил мне Леваневского хвостом смял, понимаешь? Прилетел, извините, с другой планеты, напросился в гости, весь чай дома выпил, чуть ли не нагадил…

– Вот именно, что чуть ли не… – согласился обиженно Коко. – Варвары…

– Ну, я его прижал, – слышен был голос Ложкина. – Я ему сказал кое-что о космической дружбе. Он у меня закрутился, как черт на сковороде…

– Он в самом деле на крокодила похож? – спросил Иванов.

– Хуже.

– Крокодилов не встречал, – заметил негромко Коко. – Но теперь обязательно познакомлюсь.

– Нет смысла, – ответил Удалов. – Хищники эти крокодилы.

– На, говорит он мне, – слышен был голос Ложкина, – возьми копирку. И дает мне машинку. Небольшую. Заложи, говорит, в нее любой листок бумаги и свою попорченную марку. Через минуту будешь иметь точную копию. До атома. Починишь марку, говорит, вернешь мне машинку. Понимаешь?

– И починил? – спросил Ипполит Иванов.

– Точно такую сделал. Без обмана. У них там, в космическом пространстве, какой только техники нет, страшно подумать! Они ею буквально кидаются.

– Лучше бы с нами поделились. Мы с такими машинками замечательное бы производство наладили.

– Не хотят, – сказал Ложкин. – Невмешательство у них. Желают, чтобы мы сами. А на самом деле скопидомничают.

Коко обиделся:

– Какое он имеет моральное право судить…

– Погоди, – перебил его Удалов.

– Значит, починил и вернул? – спросил Иванов.

– Грех попутал, – признался Ложкин. – Я одну марку сделал. А потом еще одну захотел. Так, на случай обмена. Понимаешь, у Гинзбурга в обмене антивоенная серия лежит, ты ведь знаешь.