Цирк проклятых. Кафе лунатиков - Лорел Гамильтон

У меня хватило суетности, чтобы не хотеть показываться Ричарду в обычном своем ночном уборе. Был у меня когда-то миленький черный домашний халатик под стать черной же комбинашке. Мне его подарил один слишком оптимистичный кавалер. Только он меня ни разу в нем не видел — халатик трагически погиб, покрытый кровью и другими телесными жидкостями.

Надеть комбинашку было бы несколько жестоко, поскольку секс я не планировала. Стоя перед шкафом, я пыталась придумать, что бы такое надеть. Поскольку одежда для меня имела только одну функцию — прикрывать наготу, — зрелище было печальное.

Наконец я натянула большую футболку с шаржевым портретом Мэри Шелли, пару серых тренировочных — тоже не слишком изысканных, с кое-где поползшими петлями. Такие, каким Господь Бог и повелел тренировочным быть. Еще пара носков для бега — самый лучший среди моих вещей эквивалент шлепанцев — и я была готова.

Поглядев на себя в зеркало, я не осталась довольна. Уютный наряд, но не особо мне льстящий. Зато честный. Никогда не понимала женщин, которые мажутся, стригутся и одеваются чудесно до самой свадьбы. И только тогда тут же забывают про всю косметику и тонкое белье. Нет, если мы собираемся пожениться, он должен видеть, с кем будет спать каждую ночь. Я пожала плечами и вышла из спальни.

Он тем временем расчесал волосы, и они вспенились у него вокруг лица, мягкие и зовущие. Свечей уже не было, передника тоже. Ричард стоял в проеме между гостиной и кухней, прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Он улыбался, и вид у него был такой парадный, что хотелось пойти и переодеться. Но я не стала.

— Я прошу прощения, — сказал он.

— За что?

— Не знаю точно; наверное, за предположение, что я попытался вытеснить тебя из твоей кухни.

— Знаешь, кажется, сегодня в ней первый раз что-то готовили.

Он улыбнулся шире и оттолкнулся от двери. Потом подошел ко мне, окруженный ореолом собственной энергии. Не иномирной, своей обычной. А что значит — обычной? Может, его энергичность исходила во многом от его зверя.

Он стоял и глядел на меня — так близко, что мог бы дотронуться, но не дотрагивался.

— Я тут с ума сходил, поджидая тебя, так вот и родилась идея состряпать что-нибудь изысканное. Глупо, конечно. Тебе совсем не обязательно это есть — просто работа удержала меня, чтобы не рвануть в «Запретный плод» защищать твою честь.

Я не могла не улыбнуться.

— Ну тебя к черту — я даже надуться на тебя не могу как следует. Ты меня всегда смешишь.

— А это плохо?

Я рассмеялась:

— Ага. Я от собственной мрачности кайф ловлю, а ты его ломаешь.

Он провел руками по моим плечам, размял мне бицепсы. Я отодвинулась.

— Пожалуйста, не надо.

Вот так, обломилась милая домашняя сцена. Все из-за меня.

Он уронил руки.

— Извини. — На этот раз, наверное, он извинялся не за приготовленную еду. — Тебе не обязательно вообще есть.

Кажется, мы оба будем притворяться, что за нее. Ай да я!

— Если я тебе скажу, что вообще есть не хочу, ты очень будешь злиться?

— Я стал готовить еду, чтобы отвлечься. Если тебе это не нравится, просто не ешь.

— Я выпью кофе и посмотрю, как ты будешь есть.

— Договорились, — улыбнулся он.

Он стоял, глядя на меня, и вид у него был грустный. Потерянный. Если ты человека любишь, его не надо делать несчастным. Есть где-то такое правило или должно быть.

— Ты расчесал волосы.

— Ты же любишь, когда они свободно лежат.

— Как и этот мой любимый свитер, — сказала я.

— Правда?

В его голосе слышалась тень поддразнивания. Я еще могу вернуть светлое настроение. Можем еще провести прекрасный вечер. Мне решать.

Я глядела в его большие карие глаза, и мне этого хотелось. Но врать ему я не могла. Это было бы хуже, чем жестоко.

— Просто как-то неловко получается.

— Я знаю, ты меня извини.

— Прекрати извиняться. Это моя вина, а не твоя.

Он покачал головой:

— Ты не властна над своими чувствами.

— Первый инстинкт у меня был — все бросить и бежать. Никогда больше с тобой не видеться. Не говорить. Не касаться. Ничего.

— Значит, ты этого хочешь. — Голос его звучал чуть придушенно, будто эти слова очень дорого ему стоили.

— Чего я хочу — это тебя. Я только не знаю, могу ли я вынести тебя целиком.

— Мне не надо было делать предложение, пока ты не видела, что я собой представляю.

— Я видела Маркуса и его банду.

— Это не то ведь, что видеть, как я сам превращаюсь при тебе в зверя?

— Нет, — ответила я после паузы. — Не то.

— Если ты можешь позвать кого-нибудь с тобой посидеть, я уеду. А то ты сказала, что тебе нужно время, а я практически въехал в твою квартиру. Я слишком напорист.

— Это да.

— Я боялся, что тебя теряю.

— Напором здесь не поможешь, — сказала я.

— Согласен.

Я глядела на него в темной квартире. Свет падал только из кухни. Обстановка могла быть — должна была бы быть — очень интимной. Я всем всегда говорила, что ликантропия — это просто болезнь. Дискриминация ликантропов незаконна и безнравственна. Во мне этих предрассудков нет, как я всем говорила. Глядя в мужественное, красивое лицо Ричарда, я знала, что это неправда. Есть у меня предрассудки. Предрассудки против монстров. Да, они вполне могли быть среди моих друзей, но ближайшие подруги — Ронни и Кэтрин — у меня были людьми. Монстры вполне годятся в друзья, но чтобы их любить — нет. Чтобы спать с ними — нет. Я на самом деле так думаю? Я на самом деле такая?

Я не хотела быть такой. Я сама поднимаю зомби и убиваю вампиров. Не такая я чистюля, чтобы бросать камни.

Я придвинулась.

— Обними меня, Ричард. Просто обними.

Он охватил меня руками. Я завела руки ему за спину, прижавшись лицом к груди. Я слышала, как бьется его сердце, сильно и быстро. Он был рядом со мной, я слышала его сердце, вдыхала его дыхание. На миг мне стало спокойно. Так было когда-то, до того, как погибла моя мать. Детская вера, что ничего с тобой не может случиться, пока мама и папа так крепко тебя держат. Глубокая вера, что они могут сделать так, чтобы все было хорошо. В руках Ричарда мне на краткий миг почудилось то же самое, хотя я знала, что это неправда. Да это и в первый раз было неправдой — смерть моей матери это доказала.

Я отодвинулась первой, он не попытался меня удержать. И ничего не сказал. Если бы он сказал что-то, хоть отдаленно напоминающее сочувствие, я бы разревелась. Нет, этого нельзя. К делу.

— Ты не спросил, как прошло дело с Жан-Клодом.

— Ты чуть не взъелась на меня, когда вошла. Я подумал, что если начать с порога задавать вопросы, ты на меня гаркнешь.