Звезда королевы - Елена Арсеньева

— Завязать в мешок и утопить!

Она уже где-то слышала этот негнущийся бас! Она уже испытала прежде мертвую хватку этой огромной ручищи, она уже видела это багровое лицо… и Мария с ненавистью уставилась в ухмыляющееся лицо Жако, от всего сердца ненавидя сейчас даже не его, а весь этот мир, который был столь безобразно тесен.

Что было потом, Мария понимала смутно. Жако тащил ее куда-то; следом бежали люди: Мария слышала их крики. Потом запахло речной свежестью, и Мария с наслаждением вдыхала этот запах.

Она открыла глаза. Водная гладь чудесной реки стелилась перед нею. Сена текла мирно и величаво, во всю ширь раздвигая берега.

Марию потащили в воду, но Жако сморщился:

— Да ну, будет тут болтаться у берега, дохлятина. Дайте камень побольше, чтоб сразу на дно! Обойдемся и без мешка, жалко тратить на эту падаль.

У берега болталась лодчонка. Жако положил на дно обвязанный веревками камень, сел на весла, намотав на кулак веревку, которая была накинута на талию Марии, а другим концом привязана к камню, и мощными гребками начал удаляться от берега.

Толпа шумела, махала, желала удачи.

Волны захлестывали лицо Марии, тащившейся за кормой, и всех сил ее хватало лишь на то, чтобы подтягиваться на веревке как можно выше, пытаясь не захлебнуться. Мысль — зачем стараться? не сейчас, так через пять минут, не все ли равно? — даже не приходила в голову. Мария уже не думала ни о чем, не было сил, но инстинктивно в последнем проблеске жизни еще ловила воздух, безотчетно ощущая ласковую прохладу воды, смывавшей с нее кровь и грязь и даже смягчившей боль.

Лодка замерла, веревка натянулась — Жако подтащил жертву к правому борту, и она в последний раз увидела толпу на берегу. Жако удерживал ее одной левой рукой, правой же без малейших усилий перевалил через борт камень.

Страшная сила его тяжести потащила Марию вниз, в глубину, однако тотчас — она даже не успела захлебнуться! — такая же сила выхватила ее на поверхность. Лезвие ножа блеснуло… освободив ее от камня.

Не веря себе, Мария вцепилась обеими руками в лапищу Жако, который, чудилось, без малейших усилий удерживал ее над водой.

Успокаивающе мигнув, он обернулся к берегу и помахал свободной рукой, как бы показывая: дело сделано!

Радостный крик был ему ответом, и Жако сросся с веслом, удерживая лодку, которую едва не развернуло течением.

— Сможешь держаться за борт? — проговорил Жако, не оборачиваясь к Марии. — Недолго — главное, спуститься пониже по течению, тогда я возьму тебя в лодку, мы дождемся ночи и вернемся в город.

Мария все еще цеплялась за его ручищу, как за последнее прибежище в жизни, забыв, что ей некогда пришлось пережить от этих рук, и Жако нехотя, как бы с натугой усмехнулся:

— Не бойся. Меня ведь послал за тобой Ночной Дюк — я не мог его ослушаться. Берись за борт, ну? Мне надо грести, не то с берега заметят неладное.

Мария заставила себя перехватить пальцы, удерживаясь за борт. Тупое оцепенение охватило ее: как могла она удержаться за борт; как случилось, что спасение пришло к ней в образе чудовища Жако и кто такой этот Ночной Дюк.

Филин [229], что ли? Не тот ли филин, чей крик сопровождал ее этой ночью? Не тот ли, что ухал на кладбище? Не тот ли, с кем она…

Это было ее последней мыслью.

Глава XXIX

НОЧНОЙ ДЮК

— Вы что, всерьез думаете, что в рядах мятежников царит единство? Они едины только в стремлении убить как можно больше ни в чем не повинных людей. И каждый желал бы увидеть среди них и своих соратников!

Какой громкий, резкий голос! Мария чуть повернула голову, пытаясь укрыться от него, но он звучал со всех сторон сразу:

— У каждого свои гнусные цели. В этом так называемом общем движении каждый ищет личного обогащения, возвышения, прославления, прикрываясь громкими словами о благе государства. Если они что-то и делают для счастья народа и Франции, то по чистой случайности, сами себя не помня при этом от изумления.

Вокруг негромко засмеялись, и другой голос, манерно глотая окончания слов, подхватил:

— Каждый из них хочет как можно скорее разбогатеть, нажить огромное состояние быстро и не работая.

— Ну, господин маркиз, — не без лукавства перебил женский голос, — вы тоже нажили свое состояние быстро и не работая.

— Да, — под общий хохот согласился тот, кого назвали маркизом, — можно сказать, это произошло в одночасье, когда мой отец свалился с коня и сломал себе шею. Но могу поклясться перед Богом: я не приложил к этому ни малейших усилий, и руки мои чисты. Вдобавок, я с рождения звался де Вильон. А эти убийцы, эти паршивые демократы и прислужники черни, совсем недавно были буквально снедаемы страстью к аристократизму, тому самому, который сейчас ими безжалостно истребляется. Даже изменяли свои фамилии: урод Дантон, вообразите, подписывался д'Антон, а злодей Деробеспьер превратился в Максимилиана де Робеспьера. Ничтожный выскочка в прошлом — неподкупный [230] убийца сейчас!

Вокруг зааплодировали, и Мария с усилием открыла глаза.

Что такое? Где она? Судя по разговорам, в одном из роялистских салонов, где злословили по поводу революционеров столь же охотно, как до 1789 года — относительно королевы. Судя по виду, это один из залов того замка, где ее некогда держали Вайян и Жако, принуждая написать завещание. Господи, как давно это было! Восемь, девять лет назад? Она не могла сосредоточиться и вспомнить. Что толку считать? Целая жизнь прошла с тех пор, прежнее счастье или хотя бы надежды на него давно сметены тем же ураганом, который разрушил Францию, а старый враг Жако, которого она считала не человеком, а неким орудием убийства, вчера спас ей жизнь. Или это было не вчера? Сегодня? Месяц назад?

— Тише, господа! Нас просили говорить потише! — послышался женский голос. — О, кажется, наша гостья очнулась.

— Да и мы здесь, слава Богу, не хозяева, — проворчал де Вильон. — Все мы только гости Ночного Дюка! Но ей пора, пора очнуться. Уж три недели без памяти!

Ну вот. Стало быть, три недели… Однако где же она очутилась, где провела эти три недели, лишившись сознания посреди Сены, под жарким полуденным солнцем? Что это за склеп?

— Вот именно, — поддакнул женский голос — должно быть, Мария произнесла слово «склеп» вслух. — Однако все мы тут вполне живые. Бог милосерден — вы тоже очнулись. — И Мария различила в полумраке, при рассеянном свете двух факелов, склонившееся над ней худощавое лукавое лицо — некрасивое, но очень милое.

— Кто вы? — прошептала она, едва шевеля сухими, как бумага, губами. — И можно мне попить? — Вот странно, что она еще мечтает о воде после того жуткого плавания по Сене!