Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

Голову отправили Помпею в Мутину с короткой запиской от Геминия, где говорилось, что он застал Брута в момент организации нового восстания и что, по мнению Геминия, Италийская Галлия ненадежна.

И Помпей послал доклад в Сенат.

В настоящее время я считаю своим долгом разместить в Италийской Галлии мои два легиона ветеранов. Войска, которыми командовал Брут, я распустил как нелояльные, но не наказал их, а лишь забрал у них оружие и доспехи. И конечно, их штандарты. Я считаю поведение Регия симптомом общего волнения севернее границы и надеюсь, что это объясняет мое решение остаться.

Я не послал голову предателя Брута с этим докладом, потому что он в момент своей смерти был губернатором с полномочиями пропретора и я не думаю, что Сенат захочет выставить его голову на ростре. Вместо этого я отправил его прах вдове для надлежащего погребения. В этом, надеюсь, я не ошибся. В мои планы не входило казнить Брута. Он сам навлек на себя смерть. Могу ли я со всем почтением просить, чтобы мои полномочия продлили на некоторое время? Я буду полезен здесь, в Италийской Галлии, сохраняя провинцию для Сената и народа Рима.

Благодаря умелому руководству Филиппа Сенат провозгласил всех участвовавших в восстании Лепида sacer — «обреченными подземным богам», то есть попросту проклятыми; но так как в памяти римлян еще сохранились ужасы проскрипций, наказание не распространилось на членов семей мятежников. Вдова Марка Юния Брута с грубым глиняным горшком, где хранился прах ее мужа, могла чувствовать себя спокойной. Состояние ее шестилетнего сына было сохранено, и теперь ей следовало позаботиться о том, чтобы впоследствии, когда сын ее вырастет, он не питал отвращения к политике.

Сервилия сообщила ребенку о смерти его отца таким образом, чтобы он понял: он никогда не должен будет восхищаться убийцей своего отца или помогать ему — Гнею Помпею Магну, выскочке из Пицена. Мальчик слушал, серьезно кивая головой. Если известие о том, что у него больше нет отца, и опечалило его, то он не подал виду.

Он еще не достиг того возраста, когда начинают быстро расти, и оставался хилым маленьким мальчиком с длинными тонкими ножками и пухлым лицом. Очень темные волосы и глаза, смуглая кожа — это придавало ребенку определенную миловидность, которую одурманенная любовью мать считала красотой. Воспитатель очень высоко оценивал способности маленького Брута к чтению, письму и счету (но при этом учитель ни словом не обмолвился о том, что маленький Брут полностью лишен природной склонности к учению и воображения). Естественно, Сервилия не хотела посылать Брута в школу с другими мальчиками. Он слишком чувствительный, слишком умный, слишком драгоценный — кто-нибудь может начать дразнить его!

Только три члена семьи пришли выразить соболезнования Сервилии, хотя, если честно, двое из них даже не были близкими родственниками.

После того как последние из их многочисленных родителей, бабушек, дедушек и прочей родни умерли, дядя Мамерк, единственный оставшийся в живых человек, связанный с ними кровными узами, отдал шестерых осиротевших детей своего брата и сестры под опеку двоюродной сестры Сервилия Цепиона и ее матери. Эти две женщины, Гнея и Порция Лициниана, теперь и явились с визитом — любезность, без которой Сервилия вполне могла бы обойтись. Гнея осталась угрюмой и молчаливой женщиной, полностью подчинявшейся своей властной матери. В свои тридцать она сделалась еще более уродливой и плоскогрудой, чем была в молодости. Порция Лициниана взяла на себя инициативу в разговоре, как делала всегда.

— Сервилия, я никогда не думала увидеть тебя вдовой в таком возрасте! — сказала эта ужасная дама. — Мне всегда казалось удивительным, что Сулла помиловал твоего мужа и его отца и не внес их в проскрипционные списки. Впрочем, я предполагала, что это из-за тебя. Было бы ужасно — даже для Суллы! — проскрибировать тестя племянницы своего собственного зятя, но он должен был сделать это. Старый Брут был предан Гаю Марию, а потом Карбону. Должно быть, брак его сына с тобой спас их обоих. А ты думала, что для сына старого Брута это послужит уроком, да? Но нет! Он уехал служить такому идиоту, как Лепид! Любой сколько-нибудь смыслящий в политике увидел бы, что это дело никогда не выгорит.

— Вот уж точно, — равнодушно молвила Сервилия.

— Прими и мои соболезнования, — хмуро внесла лепту Гнея.

Во взгляде, которым Сервилия удостоила это бедное создание, не было ни любви, ни жалости. Сервилия презирала ее, хотя и не так, как ее мать.

— Что ты теперь будешь делать? — спросила Порция Лициниана.

— Как можно скорее выйду замуж.

— Снова замуж! Для женщины твоего положения это неприлично. Вот я, например, вновь не вышла замуж, когда овдовела.

— Наверно, никто не выразил желания, — сладким голосом произнесла Сервилия.

Какой бы толстокожей ни была Порция Лициниана, тем не менее она ощутила болезненность укола и величественно поднялась со стула.

— Я выполнила мой долг и выразила соболезнование, — проговорила она. — Пойдем, Гнея, нам пора. Мы не должны мешать Сервилии в ее поисках нового мужа.

— Скатертью дорога, старые verpa! — сказала Сервилия, когда они ушли.

Таким же нежеланным, как Порция Лициниана и Гнея, был и ее третий посетитель, который прибыл вскоре после их ухода. Самый молодой из шестерых друзовских сирот, Марк Порций Катон был сводным братом Сервилии по матери, сестре Друза и Мамерка.

— Мой брат Цепион тоже пришел бы, — сказал молодой Катон жестким, немелодичным голосом, — но его нет в Риме, он с армией Катула — в чине контубернала, если ты знаешь, что это такое.

— Я знаю, что это такое, — мягко сказала Сервилия.

Толстокожесть Порции Лицинианы была истинным шелком по сравнению с непробиваемостью Марка Порция Катона, так что сия колкость была проигнорирована. Теперь ему исполнилось шестнадцать лет, он стал мужчиной, но все еще жил под опекой Гней и ее матери, как и его сестра Порция. Некоторое время назад Мамерк продал дом Друза. Они все обитали сейчас в доме отца Катона.

Из-за массивного, острого как лезвие, орлиного носа Катона никак нельзя было назвать красивым. Однако это был весьма привлекательный юноша, с чистой кожей, большими, выразительными глазами мягкого серого цвета, коротко остриженными каштановыми волосами и хорошо очерченным ртом. Но для Сервилии он был сущим чудовищем — шумливый, не желающий учиться, бесчувственный и неуживчиво задиристый. Младший Катон был как бельмо на глазу у своих старших братьев и сестер еще с того времени, как начал ходить и говорить.

Между ними было десять лет разницы, они родились от разных отцов. Сервилия была патрицианкой, чей род восходил к эпохе римских царей, в то время как Катонова ветвь тянулась к кельтиберской рабыне Салонии, второй жене Катона Цензора. Для Сервилии этот позор, которым ее мать запятнала свою семью и семью ее мужа, был невыносим, и она видеть не могла ни одного из своих троих младших родственников без того, чтобы не стискивать зубы от ярости и стыда.

Вряд ли Катон чувствовал какое-либо социальное клеймо. Он непомерно гордился прапрадедом Цензором и считал свою родословную безупречной. Поскольку аристократический Рим простил Катону Цензору его второй брак (женитьба на бывшей рабыне была чем-то вроде хитрой мести снобу-сыну от первой жены, Лициний), молодой Катон мог надеяться на карьеру в Сенате и весьма вероятно на консульство.

— Дядя Мамерк, оказывается, выбрал тебе неподходящего мужа, — заметил Катон.

— Это не так, — ровным голосом возразила Сервилия. — Он очень подходил мне. В конце концов, он был из Юниев Брутов. Плебей, может быть, но безупречен.

— Почему ты никогда не поймешь, что происхождение значит куда меньше, чем поступки человека? — удивленно спросил Катон.

— Не меньше, а неизмеримо больше.

— Ты невыносимый сноб!

— Да, это так. И благодарю богов за это.

— Ты погубишь своего сына.

— Это еще посмотрим.

— Когда он немного подрастет, я заберу его под свое крыло. Это выбьет из него все социальные претензии.

— Только через мой труп.

— А как ты меня остановишь? Мальчик не может быть навечно пришит к твоему подолу! Поскольку у него нет отца, я возьму на себя его обязанности.

— Ненадолго. Я снова выйду замуж.

— Повторный брак не к лицу аристократке! Я скорее подумал бы, что ты намерена подражать Корнелии, матери Гракхов.

— Я слишком благоразумна. Римская аристократка из рода патрициев обязана иметь мужа, чтобы гарантировать свое превосходство. Конечно, мужа такого же знатного, как она.

Катон засмеялся — словно заржал.

— Ты хочешь сказать, что собираешься выйти замуж за какого-нибудь высокорожденного фигляра вроде Друза Нерона?

— Это моя сестра Лилла замужем за Друзом Нероном.