Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп

В Мискатоникском университете Дерби увлекается магическими верованиями вроде «Некрономикона». Его взрослые годы схожи с лавкрафтовскими: «К двадцати пяти годам Эдвард Дерби был поразительно образованным человеком и довольно известным поэтом и фантастом, хотя недостаток общения и обязанностей замедлил его литературное развитие, привнеся в его работы подражательность и чрезмерную книжность… Он оставался холостяком — скорее из-за застенчивости, инертности и родительской опеки, нежели из-за склонности — и вращался в обществе очень мало и без всякого интереса. Когда началась [Первая мировая] война, по состоянию здоровья и из-за укоренившейся робости он остался дома… Мать Эдварда умерла, когда ему было тридцать четыре, и на протяжении месяцев он был совершенно нетрудоспособен по причине некоего странного психологического заболевания. Тем не менее отец отвез его в Европу, и ему удалось отойти от своей болезни без видимых последствий. Потом он казался пребывающим в своего рода нелепом оживлении, словно частично избавившись от некой незримой неволи».

Дерби связывается с кружком распутных студентов и балуется черной магией. Он знакомится со студенткой по имени Асенат Уэйт — маленькой, темной и симпатичной, за исключением некоторой примеси «иннсмутской внешности». Она происходит из Иннсмута, где ее отец, Эфраим Уэйт, был известен как колдун. Асенат — сильная и волевая женщина, заявляющая, что посредством гипноза может обмениваться личностями с другими. Она добивается любви Дерби и выходит за него замуж. Затем выясняется, что Асенат использует свои способности, чтобы время от времени обмениваться душами со своим беспомощным мужем. Так называемая личность Асенат в действительности является личностью не дочери Эфраима Уэйта, а самого старого зловещего Эфраима…

Некоторые критики решили, что Асенат — литературное отображение Сони Грин. Некоторые сходства есть, особенно энергичное участие Сони в доведении отношений до свадьбы и ее стремление управлять мужем, как Асенат делает это в более буквальном смысле с Дерби.

Есть, однако, и множество отличий. Представляется вполне приемлемым рассматривать Асенат как составной продукт воображения Лавкрафта с примесью черт различных женщин, которых он знал, — матери, Сони и других.

Несмотря на то что Лавкрафт был всецело джентльменом, чтобы выразиться столь откровенно, можно предположить, что к тому времени он уже осознал, что человеком, причинившим ему больше всего вреда, была его мать. Его замечание о «частичном избавлении от некой незримой неволи» подтверждает эту мысль.

Остаток года Лавкрафт провел дома, за исключением кратких поездок в Кейп-Код и Плимут. Он писал о своем стремлении посетить Старый Свет. Он также говорил, что надеется совершить континентальное путешествие по Соединенным Штатам и встретиться со своими западными корреспондентами, среди которых были Смит и Дерлет. Он, однако, не поехал бы в Чикаго посмотреть Всемирную выставку 1933 года «Век прогресса», даже если бы смог себе это позволить, ибо ее «проклятые современные чудачества в архитектуре» были такими уродливыми, что «вызвали бы у меня тошноту до конца жизни»[587].

В конце года Лонги снова пригласили Лавкрафта в Нью-Йорк на Новый год. Лавмэн подарил Лавкрафту древнеегипетскую статуэтку ушебти из гробницы, статуэтку майя и деревянную обезьянку с острова Бали. Лавкрафт был очень обрадован, когда Абрахам Меррит, редактор «Херст» и автор таких прославленных фантазий, как «Корабль Иштар», пригласил его на обед в клуб «Игроки».

В канун Нового года Лавкрафт посетил вечеринку, устроенную Сэмом Лавмэном и его соседом по квартире. Лавмэн рассказывал: «Мой сосед Пэт Макграт, с которым я делил квартиру и который про себя называл Говарда „упырем“, решился на своего рода новогодний праздничный вечер, и вот — было приглашено около двадцати пяти наших друзей. Среди них были миссис Грейс Крейн (мать Харта Крейна), которая была совершенно потрясена необычными разговорами наших гостей, и Говард Ф. Лавкрафт. Подавались напитки, а для Лавкрафта, который никогда даже не пробовал алкоголя, — имбирное ситро. Пэт поманил меня на кухню: „Ты не заметил, каким разговорчивым вдруг стал Говард?“ Нет, не заметил, но когда мы зашли в комнату, где собрались гости, Лавкрафт там был сама душа компании — болтающий, жестикулирующий, излучающий улыбки и смех, наполняющий свою вербальную гимнастику остротами и даже не отказывающий себе в бодрой арии из „Микадо“ Гилберта и Салливана — проявление веселья, которого я прежде никогда у него не видел и не слышал. Пэт радостно прошептал мне на ухо: „Я ПЛЕСНУЛ ЕМУ АЛКОГОЛЯ В СИТРО!“.»

Говорят, Лавкрафт позабыл про свои запреты настолько, что прокричал «Дерьмо!», когда кто-то выдвинул мнение, которое он счел нелепым. Он так никогда и не узнал, что с ним случилось, — годом позже он все еще похвалялся, что ни разу в своей жизни не притрагивался к алкоголю[588].

Напечатав «Тварь на пороге», Лавкрафт не обращался к оригинальному сочинительству на протяжении нескольких месяцев. Ему поступало столько заказов на «призрачное авторство», что он отдавал их излишек друзьям.

У него возникли проблемы с Зелией Рид, вышедшей замуж за Д. У. Бишопа, владельца фермы в Миссури. Зелия отказалась оплачивать те скромные счета за переработку, что выставили ей Лавкрафт и его коллеги. По словам его друзей, она решила, что ей больше не нужна их помощь.

После нескольких месяцев бесплодных усилий Зелия попыталась вновь обратиться к Лавкрафту за поддержкой. Чтобы заманить его, летом 1934 года она начала выплачивать свой долг по доллару в неделю. Когда же она стала уговаривать его написать еще один рассказ с расчетом лишь на последующую выгоду (с оплатой, когда и если рассказ будет продан), он отказался. Он заявил, что слишком занят выполнением обязательств перед другими клиентами и находится в опасном нервном состоянии. Тогда Зелия прекратила выплаты. Согласно Лавкрафту, к концу 1936 года она все еще была должна ему двадцать шесть долларов, тридцать четыре Фрэнку Лонгу и одиннадцать Морису Мо. Когда они потребовали уплаты долга, она просто пришла в ярость.

У миссис Бишоп были свои причины для недовольства. Главная состояла в том, что, хотя она и узнала многое о писательстве от Лавкрафта, он пытался сделать из нее автора страшных рассказов в своем духе. Ее же способности, как выяснила она, были предназначены для так называемых «честных покаяний» — рассказов о том, «как я утратила свое целомудрие на заднем сиденье лимузина „паккард“, но была спасена любовью хорошего человека». Поскольку истории подобного типа были сущим проклятьем для Лавкрафта, Зелия так и не осмелилась сказать ему, что пишет и продает их[589].