Черные Мантии - Поль Феваль

– Невозможно! – ответил Кокотт.

– Почему?

– Они при деле!

– Ну уж так и при деле! Когда речь идет о Хозяине…

– К тому же это овечки Приятеля-Тулонца, и он пасет их для особого дела, – завершил Кокотт.

– Что ж, – бросил граф, – значит, мне придется отправиться в путешествие ради поправки собственного здоровья. И пусть черт возьмет этого Приятеля!

Он повернул за угол улицы Галиот и скрылся в улице Фоссе-дю-Тампль.

Когда Кокотт приблизился к скамейке, Эдме уже окончательно пришла в себя. Эшалот смеялся сквозь слезы, видя, как румянец постепенно возвращался на ее исхудалые щеки, и судорожно покрывал поцелуями Саладена. Симилор, чьи чувства были так же искренни, хотя и не столь глубоки, почувствовал, как в нем зашевелилось тщеславие. Этот Симилор, несмотря на свой костюм, сшитый, словно нарочно, чтобы вызывать отвращение, был подлинным воплощением того любвеобильного Христа из преисподней, коего поэты окрестили Дон-Жуаном. Снедаемый потребностью обольщать, он уже придал своему телу наиболее, по его мнению, соблазнительную позу и лихорадочно припоминал весь набор нелепиц, каковыми изъясняются в раю, именуемом Фоли-Драматик.

Появление Кокотта было поистине неожиданным; Симилор почувствовал в нем соперника; Эшалот был готов защищать жертву даже ценой собственной жизни. Но приобщенность к тайне возымела на них поистине магическое воздействие, так что они беспрекословно подчинились Кокотту и взвалили себе на плечи тело графини.

Предварительно же сей господин удостоверился, что жертва мертва, а потом снял с нее брошь, часы и серьги.

– Они могут выдать покойницу! – назидательно произнес он вместо объяснения. – Она скурвилась!

Нелишне заметить, что все эти события, описание которых потребовало от нас стольких слов, на самом деле происходили необычайно стремительно, и искомая скамья на бульваре стала свидетельницей преступления не более четверти часа назад.

Как обычно, едва преступник замел следы, появился патруль национальной гвардии, призванный блюсти спокойствие на улицах. Кокотт попросил Эдме Лебер подать жалобу на своего преследователя, и, уточняя сбивчивый рассказ девушки, подробно описал внешность господина Брюно, торговца верхним платьем.

Черт побери, напомним, что в это время Эшалот и Симилор как раз стояли на берегу канала. Тело несчастной красавицы графини Корона с камнем на шее погрузилось в воду.

– Ну и ладно, – бормотал Эшалот, меланхолично глядя на воду, где исчезала последняя рябь, – совесть моя чиста, ведь ни ты, Амедей, ни я не запятнали наши невинные руки безделушками покойной. А Саладен слишком маленький, чтобы помнить о случившемся.

– Ах, как обворожительна была эта брюнетка! – воскликнул Амедей. – Она мне будет часто сниться.

Эшалот взял Саладена под мышку и продолжил свои размышления:

– Впрочем, есть способ выйти из этой дьявольской ассоциации, участие в которой непременно приведет нас на эшафот: собраться с духом и податься в наседки в жандармерию департамента.

V

ПОХОРОНЫ ПРАВЕДНИКА

Было девять часов утра. В «Турецком кафе» появились первые посетители, а в многочисленных кабачках, облепивших театры, наоборот, только выпроваживали последних гостей. Дамы, принадлежавшие к той категории женщин, которую писатели по моде прошлого сезона именуют «ученицами», завершив трудовую ночь, в нанятых экипажах или пешком возвращались в свои потаенные жилища.

Вдоль бульвара трусили фигуры в цветастых жилетах и нежного цвета галстуках – этакий живой цветник.

К десяти часам количество прохожих значительно увеличилось; в половине десятого по бульвару сновала уже целая толпа. Толпа – это человеческий поток, имеющий обыкновение течь и останавливаться исключительно сам по себе. Лавировать среди скопища людей, топтаться в толкучке – вот истинно парижское развлечение.

В одиннадцать часов дня эта людская масса колыхалась между воротами Сен-Дени и площадью Бастилии. Толпа не всегда понимает, зачем она собралась. Она сначала собирается, а уж потом узнает, зачем. В этом она сродни своему брату мятежу, который, выиграв битву, спрашивает у побежденного, что ему делать со своей победой.

На этот раз большим достижением собравшихся была их всеобщая осведомленность: все ожидали похоронный кортеж полковника.

Какого полковника? Полковника Боццо. Стояла прекрасная погода; собравшиеся выглядели вполне прилично; более того, среди них явно были люди, пришедшие сюда совершенно сознательно. Толпа быстро прибывала. Шествие обещало быть приятным, многолюдным и веселым и заслуживало всяческого внимания со стороны любителей подобного рода развлечений. В одиннадцать с четвертью звуки духового оркестра напомнили собравшимся, что покойный был миллионером. Подобных почестей во всем мире удостаиваются усопшие, имевшие возможность заплатить за сие удовольствие.

Когда музыка стихла, в конце улицы, хорошо просматриваемой из окна «Турецкого кафе», где мы как раз и находимся, показался катафалк с балдахином, увенчанным пышным султаном из перьев, словно сень на празднике Тела Господня, и влекомый скакунами, которые, казалось, чрезвычайно гордились своей ответственной ролью в траурной процессии. Время от времени торжественная тишина тягучего шествия нарушалась глухим, мрачным барабанным боем, издаваемым огромным барабаном, обтянутым ослиной кожей и окутанным крепом.

Катафалк был высок и напоминал один из тех славных возов с сеном, что являются гордостью нормандских крестьян. Впереди шли известные и в высшей степени почтенные люди: господин Элизе Леотар, известный во всей Европе филантроп; господин Контантэн де ла Лурдевиль; всеми любимый ученый доктор Люна, а также Савиньен де Ларсен, водевилист юный, но уже набивший руку в воровстве чужих сюжетов и выдаче их за свои!

Следом за катафалком вышагивали чиновники из похоронного бюро, все как один бывшие сочинители водевилей, облачившиеся нынче в костюмы, приставшие их заведению и по совместительству исполнявшие роли плакальщиц, чье присутствие возле гроба покойного восходит к незапамятным временам античности. За ними в карете ехало духовенство, за каретой следовали шесть человек, облаченных в глубокий траур. Среди них мы узнали Лекока и всех тех особ, коих мы впервые встретили у смертного одра полковника.

Вослед им, сосредоточившись, двигалась огромная толпа, где можно было различить представителей всех слоев общества. Там были Кокотт и Пиклюс, привратник богадельни папаша Рабо и множество завсегдатаев трактира «Срезанный колос». Тут же шел и Эшалот; лицо его еще носило отпечаток бурно проведенной ночи; под мышкой он держал Саладена. Неподалеку от него мелькал Симилор; события прошлой ночи никак не отразились на его внешности, а посему мы смеем утверждать, что человек этот ставил себя выше любых обстоятельств.