Любовь властелина - Альбер Коэн

Вернувшись на кухню, в свежей пижаме, с набриолиненными волосами, расчесанной полукружьем бородкой и отполированными ногтями, он поглядел на себя в зеркало Мариэтты. Ну, прямо прекрасный принц. Теперь надо поразмыслить, какую тактику выбрать.

— Поразмыслим над политической линией нашего дела. Мы входим в комнату, ладно. Если она спит, что скорей всего и происходит, мы приблизимся тихо-тихо и разбудим ее нежным поцелуем в лоб или в щеку, в зависимости от того, как будет лежать голова, или, возможно, даже в губы! Fortuna audacedjuvat![17]

Он лукаво улыбнулся: у него появилась забавная идейка. Да, та же шутка, что у Папули с Мамулей. После поцелуя он вдруг станет серьезен и скажет ей, что прочел статью о полезных свойствах ромашки и что поэтому вместо чая он счел необходимым приготовить ей настой ромашки. Она скривится, а потом, когда обнаружит, что он пошутил, они весело посмеются вдвоем. Нет, если подумать, не стоит, не такая уж смешная эта шутка, просто объявить, что чай готов, как обычно. Вот чай, чаек для моей лапушки, вкусный «монингти». Да, принято.

Поднявшись на второй этаж, он поставил на пол блюдо, тихонько постучал, не удивился, что нет ответа. Бедняжка, должно быть, крепко спит, а значит, будить ее надо осторожненько. Легкий поцелуй в лоб. Вновь подняв блюдо, он локтем толкнул дверь, поскольку обе руки были заняты, объявил чай, чаек для моей лапушки. На неразобранной кровати лежал сложенный вчетверо листок. Блюдо выскользнуло из рук и чай разлился на ковер. Он развернул листок, и хлынувшая моча залила красивую полосатую пижаму.

Он сидел в маленькой гостиной с закрытыми ставнями, вцепившись в волосы, и беспрестанно скручивал и раскручивал пряди. Цветы, сигареты — все было для этого типа. Конечно же, они вдвоем на этой софе, перед зеркалом, которое всему свидетель. Однако ведь она согласилась выйти за него замуж, почему тогда? Она же покупала ему тонизирующие таблетки и напоминала за столом, чтобы он принял их, почему тогда? Он встал, вышел, побродил по коридору, с нежностью провел рукой по лацканам плаща, висящего на вешалке, остановился возле барометра, проверил его показания. Их ждет хорошая погода для путешествия. Наверное, поедут в Италию, в страну любви. Сладостным браком в храме любви ты наши судьбы соедини, прошептал он и зашел в кухню.

Он сел за стол, развернул письмо, свернул в рожок, развернул, попытался разгладить, вспомнил, как в детстве старательно оборачивал свои школьные тетрадки. Он не знал, что его ждет. Приоткрыв рот, он поднял голову, поглядел на оцинкованный провод, идущий от стены к стене. Ровный провод, хорошо натянут. Это он его натягивал. Никогда больше он не испытает радости, глядя на этот провод.

Перед ним лежали печенья. Он взял сразу два, медленно прожевал. Каша во рту, как неприятно. Он показал пальцем на холодильник. Они вдвоем его выбирали, в самом начале их совместной жизни, в субботу после обеда. Выходя из магазина, она взяла его под руку, сама взяла, и они шли под ручку, как муж с женой. А теперь — с другим, и этот другой может трогать ее, как захочет, и она ему это будет позволять. И в то же время она остается его женой, по-прежнему носит его имя. Снова он свернул письмо в рожок, развернул, прочел его вслух.

«Воскресенье, шесть часов утра. Дорогой мой, бедный мой, мне так больно от мысли, что ты мирно спишь и еще ничего не знаешь. Ты такой хороший, так жестоко заставлять тебя страдать. Я рассталась с ним сейчас и вернулась сюда, чтобы поговорить с тобой, чтобы все объяснить тебе, но, когда я стояла перед твоей дверью, мне не хватило смелости. Прости меня за то, что вчера я скрыла от тебя правду, я была слишком потрясена и взволнована. Он тоже должен был вернуться из поездки, и я ждала именно его в тот момент, когда ты приехал. Я хотела написать тебе большое письмо, чтобы ты понял, что я не могу поступить по-другому. Но я обещала ему вернуться очень быстро, потому что у нас скоро поезд, уже в девять часов.

Когда я зашла в дом, мне в глаза бросился твой плащ в прихожей, и вид его странно растрогал меня. Я ласково погладила лацканы и обнаружила, что средняя пуговица еле держится. Я ее пришила как следует. Было так приятно сделать для тебя хоть что-нибудь хорошее. Я заглядывала в холодильник. Там все, что нужно на сегодня. Разогрей еду, не ешь холодное. С завтрашнего дня начинай ходить на работу, обедай с коллегами. Вечером не оставайся один, ходи в гости и, прежде всего, телеграфируй родителям, чтобы они немедленно вернулись. Прости меня, но мне необходимо быть счастливой. Он — любовь всей моей жизни, первая и единственная. Я напишу тебе оттуда.

Ариадна».

Он встал, открыл холодильник, достал пирог с сыром, вгрызся в ледяное тесто. Он, он, ему, его, как будто этот тип один во всем мире. И потом, как мило с ее стороны сказать ему, что они уезжают в девять часов. Позвонить, что ли, на вокзал, узнать, куда направляется этот поезд? Он даже не имеет права знать, куда она едет, с кем она едет. Все — таки могла бы ему и сказать, кто он, этот тип. Пирог совершенно невкусный. И какая наглость обращаться к нему «дорогой мой».

Он нахмурил брови, сурово осуждая ее, потом открыл все газовые краны, закрыл их, прошелся по кухне, сделав руку калачиком, как в тот день, когда они гуляли под ручку, и ведь это она взяла его под руку, ни с того ни с сего. Он еще больше округлил руку, чтобы воспоминание стало ярче, снова наморщил брови и пошел дальше, подволакивая ноги, но выпрямившись с праведным достоинством слабых и обиженных. Остановившись перед стопкой белья из стирки, лежащей на стуле, он взял квитанцию и посмотрел на список. Только постельное белье, полотенца и скатерти. Ясное дело, ее личные вещи слишком тонкие, их Мариэтта стирает вручную. Каждый раз сверяясь со списком, он сосчитал белье и сложил его в шкаф. Шесть простыней, что-то многовато для двух недель. Значит, это для того типа. Он, он, ему, его. Конечно же, каждый раз новые простыни. Все-таки как можно, делать все это в его доме, на простынях, подаренных Мамулей, на Мамулином свадебном подарке! А Мамуля, кстати, будет довольна. Как же хорошо он повесил этот провод. Нынешний крепеж на винтах гораздо лучше, чем прежний, на крючках.

Он чиркнул спичкой, положил ее на стол, вновь взял, заметив, что она вот-вот погаснет, повернул, попробовал оживить огонь. Победа, у него получилось! Да нет, эта удача со спичкой всего лишь насмешка судьбы, еще одна обманутая надежда.

— Начиная с настоящего момента — полное равнодушие.

Он открыл дверь буфета, поглядел на полку с вареньями. Нужно заскочить к этим дамам. Ко всем этим светским дамам. Все превосходно, отнесемся с юмором. Персиковое? Нет, слишком сладкое. Сливовое — слишком заурядное, недостойное ранга «А». Вишневое? Да, отлично, кисленькое. Вишни приняты единогласно. Сейчас я съем вас, мои маленькие. Вот так и надо, не слишком серьезно ко всему относиться, быть сильным в своем несчастье. Он топнул ногой, чтобы стать сильным, промычал арию тореадора из оперы «Кармен», вилкой залез в банку с вареньем, чтобы попадались только вишни, а не сироп. Хочет быть счастливой? Ну и что, он тоже, и шла бы она куда подальше.

— Вот видишь, я ем варенье.

Он оттолкнул банку, схватил коробку со спичками, разорвал обертку. Удобно для сельской местности, совершенно герметичная упаковка. Хотя бы это ему остается, это надежно, не предаст. Двадцать франков за баранью рульку без косточки, это чересчур, совсем человек зарвался. Он поставил два восклицательных знака на счете мясника, положил огрызок карандаша в карман. Вкусная рулька, нежная, может, только слегка жирноватая. Он, он, ему, его. Правильно он сделал, что спровадил Мариэтту, когда она позвонила в дверь. Эта старуха наверняка сообщница.

— Одеться и пойти на улицу.

Прогулка, затем ужин в городе. «Тореадор, смелее в бой». Да, пойти на улицу. Надеть новый костюм, голубой галстук. Завязывая ему галстук, она потом всегда слегка похлопывала его по щеке. Вчера вечером она ждала другого. А он-то, осел, читал ей свою рукопись! Это для другого ремонт и новый ковер. Ковер, который стоит три тысячи франков как минимум. Такие траты на всякую ерунду. Он вот почти никогда не видел ее обнаженной, и если вдруг так случалось, она тут же прикрывалась, говорила, что стесняется. А с тем, другим, ее это не стесняло. Вся нагая, она касалась его в одном месте и вовсе не испытывала от этого отвращения.

— Шлюха она, вот кто.

Э, нет, она не шлюха, она порядочная женщина. Это-то и есть самое ужасное, порядочная женщина, которая соглашается делать всякие гадости с мужчиной. Может, поехать на вокзал на такси, узнать, куда направляется девятичасовой поезд? Может, она сжалится над ним, когда увидит, как он помогает загрузить их багаж в вагон? Он ничего ей не скажет, он будет глядеть на нее блестящими от слез глазами, такими выразительными, и, может быть, она выйдет из вагона. Он прошептал: «Адриан, дорогой мой, я не уезжаю, я остаюсь с тобой».