Перст указующий - Йен Пирс

Ибо я взял со стола пакетик и все его содержимое высыпал в бутылку коньяка, стоявшую подле его кресла.

«Попробуй-ка это, – думал я, выходя из его комнаты. – И пусть тебя терзают твои внутренности».

А потом я оставил его, уповая, что всю ночь он проведет без сна, страдая от самой яростной боли в желудке. Богом и всем, что я почитаю истиной, клянусь, что не желал ему иного вреда. Я насылал на него страдания, желая, чтобы он метался в муках, и пылко надеялся, что подсыпал ему достаточно порошка и что сам порошок не окажется слишком слабым. Но я не желал его смерти и не питал намерения умертвить его.

Глава шестая

Когда я вышел на улицу, было уже совсем темно, ночь выдалась сырая и холодная, с пронизывающим северным ветром. Скверная ночь для того, кто не проводит ее под кровом, и все же я не мог заставить себя вернуться домой, не тянуло меня и общество друзей. Мои мысли были заняты лишь одним, но этим я ни с кем не мог поделиться, а в подобных обстоятельствах любая другая беседа показалась бы пустой и бессмысленной. Не мог я обрести и душевного спокойствия, необходимого для музицирования. Есть обычно что-то бесконечно успокаивающее в развитии пьесы и сладкой неизбежности хорошо замысленного финала. Но в ту ночь меня не привлекала ни одна пьеса, написания по такому канону, и смятения в моих мыслях не умерила бы никакая гармония.

Я желал видеть Сару, и это желание росло во мне, невзирая на все попытки его подавить. Но я не желал ее общества или утешения не желал даже беседы с ней, скорее во мне нарастало зародившееся негодование, и мысленно я все более убеждался в том, что она, и лишь она одна, источник всех обрушившихся на меня напастей. Ко мне вновь вернулись все подозрения и вся ревность, которые я полагал навсегда позабытыми. Но они опять вырвались на волю, так сухое дерево в летнем лесу вспыхивает от искры, которая от малейшего ветерка обращается в неостановимый пожар. Моему разгоряченному мозгу представлялось, будто мои извинения – фарс, а сожаление неуместно. Все мои подозрения (так говорил я самому себе) истинны, потому что на девушке лежит проклятие, и всякий, кто станет ей другом, дорого поплатится за свою доброту. Все это я говорил себе, пока шел по улице Нового колледжа, завернувшись в тяжелый зимний плащ, мои башмаки уже начали отсыревать от грязи, только-только схваченной морозом. Свернув с Главной улицы на Мертон, я окончательно уверился в своем злосчастье и повернул прочь от дверей моего дома, не желая встречаться с матушкой. Иначе мне пришлось бы скрывать, какую боль могу причинить ей в будущем, если Гров, выполнив свою угрозу, выставит мою семью на позор.

Я прошел до самого Сент-Олдейтса, собираясь выйти за город и прогуляться вдоль реки, ибо шум бегущий воды есть еще один проверенный способ успокоить душу, как то подтверждают бесчисленные авторитеты. Но мне не довелось прогуляться по берегу в ту ночь, потому что, едва миновав Крайст-Чёрч, я заметил на дальней стороне дороги худенькую фигурку, закутанную в шаль настолько тонкую, что почти не защищала от холода. С узелком под мышкой девушка решительным и быстрым шагом уходила из города. По осанке и походке я сразу узнал Сару, отправившуюся (так решил я в бреду) на тайное свидание.

Вот она, возможность удовлетворить наконец все мои подозрения, и я ухватился за нее без долгих раздумий. Разумеется, я знал, что Сара обыкновенно покидала Оксфорд по вечерам и подолгу гостила где-то, когда у нее выдавался свободный день, и я тут же решил, будто делает она это ради заработка в малых городах, где никто ее не узнает. Взыскания и штрафы за распутство были столь велики, что лишь очень неразумная женщина посмела бы заниматься таким ремеслом в родном городе. Я понимал, что все это сущий вздор, но чем более убеждал себя в том, что она женщина редкой порядочности, тем громче смеялись демоны в моей душе, пока мне не стало казаться, будто я, как Престкотт, вот-вот лишусь рассудка, столь велики были противоречия, раздиравшие мои мысли. И потому я решил изгнать этих бесов и выяснить правду, ведь сама Сара отказывалась ее говорить, и ее отказ лишь разжигал мое любопытство.

Рассказывая все это, я привожу еще один пример того, как при ошибочных посылках можно вывести ложные выводы из бесспорных фактов. Доктор Уоллис излагает собственную теорию о зловещем союзе Кола и крамольников, якобы подтверждаемую поведением молодой Бланди, которая много времени проводила в пути между Берфордом на западе и Эбингдоном на юге, доставляя послания сектантам, которые, дескать, со временем поднимутся как один, когда убийство Кларендона ввергнет страну в смуту. В разговоре с ним Сара отрицала свое участие в подобных кознях, но делала это так, что Уоллис (который непогрешимо видел обманы насквозь!) уверился, будто она лжет, покрывая противозаконные деяния.

Она лгала, это верно. Она пыталась скрыть противозаконные деяния, и это тоже верно. Здесь доктор Уоллис безошибочно распознал обман. Ведь девушка страшилась, что он узнает о ее делах, и прекрасно знала, сколь суровое наказание ждет не только ее одну, но и многих других тоже. Она была не из тех, кто ищет мученичества из гордыни, но готова была принять его со смирением, если его нельзя было избежать с честью – и это действительно стало ее судьбой. Во всем остальном, однако, доктор Уоллис заблуждался.

Без раздумья приняв решение, я поспешил в харчевню моего кузена, где выпросил лошадь. По счастью, мне хорошо знакомы здешние места, и нетрудно было выбрать нужный проселок и в объезд, сделав крюк через Сэндли, подъехать к Эбингдону с другой стороны, так что на место я прибыл намного раньше Сары. Плащ на мне был темный, а на лоб я надвинул шапку, и (как мне твердят все и каждый) человек я неприметный и не из тех, кто выделяется в толпе. Мне не составило труда прикорнуть в засаде на дороге из Оксфорда и дождаться, когда она пройдет мимо, что она и сделала полчаса спустя. И уже совсем просто было следовать за ней и подсматривать, что она делает, так как она не пыталась скрыть цели своего пути и как будто даже не подозревала за собой слежки. В Эбингдоне есть небольшой причал на реке, где сгружают привезенные на ярмарку товары, и именно к нему и направилась Сара, а затем решительно постучала в дверь небольшого амбара, где обычно фермеры оставляют на ночь свой урожай. Я пребывал в нерешительности, не зная, что мне следует предпринять теперь, но потом заметил, как сначала в ту же дверь постучал один человек, потом еще новые люди, и всех их впускали внутрь. В отличие от Сары все они вели себя скрытно и воровато и закутаны были так, чтобы не было видно лиц.

Недолгое время я стоял в чьем-то дверном проеме, так как увиденное совершенно меня ошеломило. Должен сказать, что, подобно Уоллису, я сперва решил, будто это собрание смутьянов, ибо печальная слава Эбингдона была повсеместно известна, и почти все в городе, вплоть от мастеровых до глав гильдий, были закоренелые преступники, – так, во всяком случае, твердила молва. И все же мне показалось это странным: в городе с такой дурной славой эти люди скрытничали, словно делали что-то, что не нашло бы одобрения даже у сектантов.

Я не храбрец, и не в моей натуре подвергать себя опасности, однако любопытство взяло верх, но я понимал, что, стоя на ветру в ожидании дождя, не получу ответов на мои вопросы. Могут ли на меня напасть? Такое возможно. В те дни эти люди славились отнюдь не кротостью, и в последние годы до меня доходило столько разных слухов, что я считал их способными на что угодно. Человек разумный ускользнул бы потихоньку восвояси; человек верноподданный отправился бы с донесением к мировому судье. Но, хотя я почитаю себя и тем, и другим, я не сделал ни того, ни другого. Вместо этого (сердце у меня тяжело билось, а внутренности сжимались от страха) я подошел к двери и остановился перед суровым с виду малым, который ее охранял.

– Добрый вечер, брат, – сказал он. – Добро пожаловать.

Такого приветствия я не ожидал; в его голосе не было подозрительности, а вместо настороженности, какую я предвидел, он встретил меня открыто и дружелюбно. Я терялся в догадках. Известные мне факты сводились к следующему: Сара в числе многих других вошла в этот амбар. С кем она встречается? На какие собрания ходит? Этого я не знал, но, почерпнув храбрости в добром приеме, преисполнился решимости выяснить все до конца.

– Добрый вечер… брат, – ответил я. – Можно мне войти?

– Разумеется, – не без удивления отозвался он. – Разумеется можно. Хотя места там осталось немного.

– Надеюсь, я не слишком опоздал. Я не здешний.

– Ага, – удовлетворенно кивнул он. – Это хорошо. Очень хорошо. Тогда, кто бы ты ни был, твой приход для нас вдвойне приятен.

И он кивком указал мне пройти внутрь. С чуть более легким сердцем, но все еще опасаясь, не попаду ли я в злодейскую западню, я вошел.

Комната была маленькой и закопченной, скудно освещенной немногими масляными лампами, от света который метались по стенам огромные тени. Внутри было тепло, что меня удивило, так как я не заметил здесь очага, а снаружи подмораживало. Лишь некоторое время спустя я догадался, что жар исходил от тел сорока или более человек, сидевших или стоявших на коленях на полу так тихо и так неподвижно, что поначалу я даже не понял, что это живые люди, мне сперва показалось, будто передо мной тесно составленные тюки сена или зерна.