Ветер и искры (сборник) - Алексей Пехов

— Кванечно. Она. Или твой бы не быть так бодр.

— Кто она?

— Ведьма. Отравляющая Болото.

Мне потребовалось несколько ун, чтобы вспомнить, что Отравляющая Болото — прозвище Проказы у народа блазгов. Подтвердились мои худшие опасения — мы попали в цепкие лапы одной из Шести.

Дурак! Самоуверенный дурак! Почему я не пошел вдоль берега?! Лучше бы потерял лишние недели, чем так бездарно попался! Мое решение двигаться через степь оказалось страшной ошибкой. И теперь за нее придется расплачиваться не только мне, но и Лаэн.

— Давно я здесь?

— Четыре раза солнце вставать.

Четыре дня!

— Меня привели одного?

— Твой совсем ничего не помнить, человече? Да. Твой был один.

— А женщина? Ты что-нибудь слышал о женщине?!

— Нет. Никваго, квароме тебя. Твой самка? — заинтересовался он.

— Да.

— Если ее и держать, то не здесь.

— А где? — встрепенулся я. Мысли о том, что могло случиться с Лаэн, не оставляли меня.

— Квагун знать. Мы не знать. Сейчас ночь. Пора пузатой ласковой луны и сладких звенящих песен. Но я давно не петь, а луна перестать быть ласковой к моя. Я жить, когда светло, а не когда ночь. Спи и твой, человече. Спи. Утро вечера светлее. Если твой лечить, значит, твой нужен Квагуну. И Отравляющей Болото. Значит, будешь жить. И с твой самкой все будет хорошо. Мы верить в это.

Он затих, и я не стал приставать к нему с расспросами. Вряд ли блазг знает больше, чем рассказал. До самого утра я так и не сомкнул глаз, беспокоясь о судьбе Лаэн.

С учетом того, что здесь не было даже маленьких окошек, утро ничем не отличалось от ночи. Такая же темень. Никто из тюремщиков не озаботился принести факел. Впрочем, как и еду с водой. Только сейчас я почувствовал, насколько голоден.

— Эй, блазг!

Зашуршала солома.

— Что твой, человече?

— Здесь кормят?

— Иногда, — рассмеялся он. — Ты вовремя спросить. Юми уже слышать шаги. Ква нам идти.

Я не успел спросить, кто такой Юми. В отдалении лязгнул засов, противно скрипнули давно не смазываемые петли, затем раздались шаги. С каждой уной становилось все светлее и светлее.

Двое. Набаторцы. Солдаты. У одного за спиной висел арбалет. Он же нес фонарь, а его товарищ, пыхтя, — поднос с едой.

Арбалетчик повесил фонарь на скобу, подошел к моей камере.

— А! Пришел в себя. С возвращеньицем.

— Заткнись, — хмуро бросил второй. — Забыл, что тебе сказали? Не разговаривать с ним!

— Да ладно тебе, Злой, — отмахнулся набаторец. — Кто же узнает?

— Думаешь, от нее хоть что-то можно скрыть, Лось? Помоги лучше еду раздать.

Тот сразу же помрачнел и заткнулся.

В полном молчании он открыл решетку, поставил на пол тарелку с похлебкой, кружку какого-то фруктового пойла и положил ломоть черного хлеба с куском овечьего сыра. Я не дергался, потому что Злой направил на меня заряженный арбалет.

Оставшаяся снедь, а на подносе ее было намного больше, чем досталось мне, отправилась в соседнюю камеру.

— К стене! — отрывисто приказал Злой.

Свет от фонаря падал в мое узилище, а клетка болотного жителя оставалась почти такой же темной, как и прежде. Не знаю, как надсмотрщики там могли хоть что-то рассмотреть.

— Держи его на прицеле.

— Держу. — Тот направил оружие в темноту. — Порядок тебе знаком, блазг. Замри. И все у нас будет хорошо…

— Готово. Пошли.

Звякнул ключ.

— Пользуйтесь щедростью госпожи. Была бы моя воля, я бы вас не кормил.

— Значит, нам повезти, — послышалось из камеры блазга.

— Да идем же! Хрен ли с ними трепаться?

— А с ними никто не запрещал, — ответил Лось, но послушался и снял фонарь с крюка.

— Эй! Долго мне тут сидеть?!

— Да пошел ты! — огрызнулся Злой.

— Фонарь оставь, скотина! — заорал я, но мои слова прошли мимо их ушей.

— Есть можно и в темноте, — сказал блазг, когда тюремщики ушли.

— Как тебя зовут?

— Гбабак. Гбабак из семьи Восточных болот. И Юми. Только он стесняться твой.

— Юми? Вас там, что ли, двое?

— Да.

— Твой друг ведет себя очень тихо.

— Говорить ведь твой. Он твой стесняться.

Надо же! Какой стеснительный блазг. Если их камера так же «велика», как моя, интересно, как они там помещаются?

— Юми — странное имя для блазга.

Раздалось веселое кваканье.

— Твой смешной, человече. Юми говорить, что еще такваких не встречал. Юми не блазг. Он — вейя.

Вейя? Название мне ничего не говорило. Вейя может быть маленьким зеленым головастиком с крылышками, а может лохматым рогатым хомяком размером с матерого волка. Кто такой вейя, забери меня Бездна?!

— А как называют народ Юми люди? — осторожно поинтересовался я.

— Такваже. Вейя. Не слышать?

— Нет.

— Юми говорить, что не удивляться. Он маленький народец. Жить, где гора встречать болото. Лес Видений вы его назвать. Слышать о такваком?

— Да.

Теперь мне стало более-менее понятно. Лес Видений находится на узкой полоске земли, тянущейся вдоль южной границы Блазгских болот и Самшитовых гор. Об этом месте многие слышали, но совсем немногие там смогли побывать. С одной стороны — отвесные пики, с другой — бесконечное болото. Гиблое место. Да и лесок, несмотря на то что никогда не сравнится размерами с Сандоном, Улороном и Рейнварром, по слухам, населен такими тварями, что соваться в него чревато крупными неприятностями.

В общем, люди в лес Видений старались не лезть, так что вполне возможно, там живут не только неизвестные мне вейи, но и любимая бабушка Бездны.

— Вейи там жить.

Голова кругом идет, а тут еще какой-то Юми.

— Ты знаешь, где мы находимся?

— Человеческвая квалетка. В большом доме.

— Что за дом?

— Я не знать. Большой человеква здесь жить.

— Проклятая?

— Вот так, собака! — пискнули из камеры Гбабака.

— Это Юми, — представил товарища блазг и несколько извиняющимся тоном закончил: — Мой друг плохо знать языква людей. Точ-не-е, он знать всего лишь про собакву. Твой не обижаться. Юми не дразнить твой.

— Вот так, собака, — подтвердил вейя.

— Он сказать, что здесь раньше Отравляющая Болото не жить. Она прийти после. Квагда мы уже сюда попасть. Раньше здесь жить большой человеква. Он разводить лошадей.

Так, похоже, это каземат поместья благородного, о котором поведал трактирщик. Значит, всего лишь в паре лиг от того злополучного перекрестка, где нас захватили.

— И за что вы сюда угодили?

Блазг неохотно ответил:

— Я хотеть есть. Съесть одну из лошадей того человеква.

Угу. Знаем. Проходили на Ктатаке. Блазги едят редко, но метко. Могут питаться раз в месяц, но так, что два десятка оголодавших солдат умрут от зависти.

— Целую лошадь? — осторожно спросил я, представляя, какой удар должен был хватить конюхов, когда они недосчитались одного из племенных коней.

— Я не великван и стольква в жизни не жрать, — обиделся Гбабак. — Часть лошади. Малую.

— Обедал ты конечно же, не предупредив хозяина конюшен.

— Квато же знать, что они чьи-то?! По полю сами бегать. Я думать, охота. Поймать.

— Лучше бы ты сайгураков ловил, — рассмеялся я. — И скольких ты отправил в Бездну, прежде чем вас с другом засунули в этот каменный мешок?

— Вот так, собака! — В голосе Юми послышалось искреннее возмущение.

— За кого твой меня принимать? — оскорбился Гбабак. — Я ци-вили… зо-ванное существо. Не дикварь. Понять, что совершить ошибку. Сдасться. Ждать, квагда люди понять, что я не хотеть таква поступать. Но прибыть Отравляющая Болото, и о нас все забыть. Я плохо говорить на вашем языке. Лучше, чем Юми. Но все равно плохо. Твой меня понимать?

— Да.

— Хорошо. Очень хорошо, человече. Юми говорить, что опять идти сюда. Одна из змей.

У вейи оказался отличный слух. Засов лязгнул лишь через десять ун после того, как блазг сообщил о приближении гостя. На этот раз не было теплого света. Ему на смену пришел бледно-голубой. Мертвый.

Облаченный в белую мантию человек появился совершенно бесшумно. Я узнал его. Один из тех некромантов, что скрутили нас на дороге. Над его головой висел маленький сияющий шарик. Замок на решетке громко щелкнул. Дверь распахнулась.

— Выходи, — сухо сказали мне. — Тебя хотят видеть. Стоит мне тратить время на то, чтобы рассказывать, что с тобой будет, если начнутся глупости?

— Нет, — негромко ответил я.

Меня превратят в груду дымящихся костей. Причем оживших.

— Тогда иди вперед.

Я пошел. А что оставалось делать? Не бороться же с ним? У меня в открытом поединке против Белого никаких шансов.

В узилище оказалось всего четыре камеры. Моя и Гбабака были дальними. Две другие, сейчас пустые, находились рядом с массивной, но порядком пораженной ржавчиной дверью. Поднявшись по трем покрытым плесенью влажным ступеням, я оказался у выхода. Пригнулся, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку, и попал в большую полутемную комнату. Здесь все было завалено ящиками, рассохшимися бочками и мешками.