Машина времени шутит - Кейт Лаумер

Он опустил указку, глядя на меня долго и жестко.

— Ваша судьба переплетается с судьбой вашего мира, мистер Кэрлон, это ваш рок. Ваша история — часть основы ткани реальности, которую мы знаем. Мы должны овладеть этой нитью — и каждой другой нитью, о которой нам известно, — и хоть они немногочисленны, попытаться соткать из них жизнеспособную матрицу, в которой пойманная энергия может иссякнуть.

У меня было чувство, что он упрощает проблему, хотя даже так она была слишком тяжелой для меня.

— Продолжайте, генерал, — сказал я. — Я пытаюсь на ощупь следовать за вами.

— Наши жизни существуют не в вакууме, Кэрлон. У нас есть прошлое, корни, предшественники. Действия людей тысячу лет назад воздействуют на наши жизни сегодня так же, как и наши действия сегодня будут иметь отклик там, в веках, что последуют за нами. Цезарь, Наполеон, Гитлер влияли на свои времена и времена, что последуют. Но мы стоим у того порога, где сама текстура существования напрягается до точки разрыва. Мы совершаем то, что, далеко вне ординарных измерений потенции ключевых индивидуальностей, будет определять форму грядущего мира. Мы должны действовать немедленно, решительно, точно. Мы не можем позволить ни слабости, ни ошибок.

— Мы выстроим что-нибудь, генерал. Почему бы не перейти к сути.

Он нажал кнопку на панели, карта мигнула, и ее место заняла другая диаграмма, представляющая собой амебу розовых и красных линий, извивающихся и искривляющихся над решеткой, усеянной светящимися точками.

— Это карта энергий закрытого уровня Распада, — сказал Рузвельт. — Здесь вы видите сдвигающиеся линии квантового разграничения по мере того, как они ищут возможности утвердиться при нормальном давлении, оказываемом штормом вероятностей. В каждой мировой линии, присоединяющейся к Распаду, объективная реальность есть течение. Объекты, люди, ландшафты сдвигаются, меняются время от времени, день ото дня. Нет нужды входить в детали, какой пандемониум это производит. Пока мы чувствовали здесь эти эффекты меньше: линия Ноль-Ноль стабильная, прочно укоренившаяся в прошлой истории серией мощных ключевых событий. То же самое верно и для вашей линии Р-И Три. Для Распада поглощение этих линий повлечет уничтожение основ культурного развития человечества столь же мощное, как было открытие огня.

Он снова щелкнул выключателем, на этот раз выдав вид светящейся туманности, похожей на крупные планы поверхности солнца.

— Это центр вероятностного шторма, мистер Кэрлон. Мы определили точку его локации в мировой линии, что некогда была местом великой культуры. Именно там можно найти ключ к кризису. Я предлагаю вам, мистер Кэрлон, отправиться туда и найти этот ключ.

— Это изрядно смахивает на прыжок в глотку живого вулкана.

— Данная диаграмма представляет возмущение энергии вероятностей, — сказал Рузвельт. — Для наблюдателя на поверхности из самой А-линии шторм напрямую не виден. Ненормальности, невозможности, уродства, смешение законов природы, искажение реальности прямо у вас на глазах — да, но сама буря бушует на уровне энергий, определяемая лишь специализированными инструментами. Человек может пойти туда, мистер Кэрлон; опасности с которыми он встретится, будут неописуемы, но, возможно не непреодолимы.

— Попав туда, что?

— Где-то в этой линии существует ключевой объект, артефакт, столь неразрешимо вплетенный в прошлое и будущее этой линии, и квант, который он контролирует, таков, что главные линии вероятностей должны пройти сквозь него тем путем, каким линии магнитных сил текут через полюса. Я предлагаю найти и идентифицировать этот объект, и переместить его на безопасное место.

— Валяйте дальше, — сказал я. — Разберитесь с остальным.

— Что еще тут можно сказать, мистер Кэрлон? — Рузвельт вновь подарил мне солнечную улыбку, и в его глазах появился тот опасный блеск, что присущ человеку, любящему опасности. — Я хочу, чтобы вы были со мной. Мне бы хотелось, чтобы вы, то есть силы, которые вы представляете, были на моей стороне.

— Что заставляет вас думать, что я соглашусь пойти?

— Я прошу вас пойти — я не могу, не должен пытаться принудить вас. Это было бы хуже, чем просто бесполезно. Но, вспоминая величие вашей линии, я верю, что вы знаете, в чем ваш долг.

— Это еще и мой долг?

— Я думаю, да, Кэрлон. — Он поднялся и снова одарил меня улыбкой. Это был человек, которого я должен был либо любить, либо ненавидеть; среднего не дано. — Вам нет необходимости принимать решение прямо сейчас, — мягко сказал он. — Я распорядился о комнате для вас в моих апартаментах. Отдохните ночь, затем мы снова поговорим. — Его взгляд скользнул по моему свитеру и джинсам и остановился на ноже, торчащем из-за пояса. — Я должен попросить вас оставить это… э… оружие у меня, — произнес он. — Технически, вы находитесь под так называемым РАД — рутинным арестом для допроса. Нет смысла говорить о причине беседы.

— Я оставлю его себе, — заявил я непонятно почему. В его распоряжении была целая армия, чтобы отобрать у меня все, что ему захочется.

Генерал нахмурился и наклонился вперед. Сейчас в его глазах был легкий, контролируемый гнев.

— Будьте достаточно любезны избежать неприятностей, положив нож на мой стол, — сказал он.

Я мотнул головой.

— Это сентиментальный довесок ко мне, генерал. Я так долго носил его, что буду чувствовать себя голым без него.

Его глаза поймали взгляд, как электронный прицел, затем он расслабился и улыбнулся.

— Ладно, оставляйте. А сейчас пойдите и подумайте над тем, что вам сказано. Я надеюсь, к завтрашнему дню вы решите сделать, как я прошу.

Комната, куда они меня поместили, была маловата для дипломатического приема, но в других отношениях список голосования за нее был бы заполнен одними «да». Когда мой «эскорт» удалился, я сунулся в гардеробную, способную удовлетворить даже бродвейскую звезду, клозет, в котором могли бы спать шестеро и еще осталось бы место для игры в покер всю ночь напролет, ткнул пальцем постель, похожую на олимпийский ковер для борьбы, с кисточками. Это было намного причудливей, чем в моем обычном стиле, но у меня возникла мысль, что выспаться на ней я смогу.

Я принял душ в ванной, полной золотых кранов и розового мрамора, надел свежую одежду, что была выложена для меня, после чего появился официант с тележкой, загруженной фазанами на просвечивающем китайском фарфоре, вином и чашками бумажной толщины. Пока я все это заглатывал, я думал о том, что узнал от Рузвельта. Поверхностная часть — история о параллельных мирах и катастрофе, нависшей над нами, если он и я что-нибудь не сделают с этим — это все равно; так же верно, как и нездорово. Я не понимал этого и никогда бы не понял — но здесь, вокруг меня это было очевидно. Была и другая часть общего представления, что беспокоила меня.