Аскетика. Том I - авва Дорофей

Один из них сказал: «Для меня та польза от безмолвия, что, когда удалюсь из дома, в котором живу, ум мой отдыхает от бранного уготовления, и обращается к лучшему деланию».

Подобным образом и другой говорил: «Я подвизаюсь в безмолвии для того, чтобы услаждались для меня стихи при чтении и молитве. И когда от сладости при уразумении их умолкнет язык мой, тогда, как бы во сне каком, прихожу в состояние сжатия чувств и мыслей моих. И также, когда, при удалении во время сего безмолвия, утихнет сердце мое от мятежа воспоминаний, тогда посылаются мне непрестанно волны радости внутренними помышлениями, сверх чаяния внезапно приходящими к услаждению сердца моего. И когда приближаются волны сии к кораблю души моей, тогда от вещаний мира и от плотской жизни погружают ее в истинные чудеса, в безмолвие, пребывающее в Боге».

И другой также говорил: «Безмолвие отсекает предлоги и причины к новым помыслам, и внутри стен своих доводит до обветшания и увядания воспоминания о предзанятом нами. И когда обветшают в мысли старые вещества, тогда ум, исправляя их, возвращается в свой чин».

И еще другой сказал: «Меру сокровенного в тебе уразумеешь из различия мыслей твоих, говорю же о мыслях постоянных, а не случайно возбуждаемых и в один час проходящих. Нет никого носящего на себе тело, кто пришел бы в свой дом, не отлучившись от двух, добрых или худых, изменений: и, если он рачителен, то — от изменений маловажных, и при помощи естества (потому что отцы суть отцы рождаемых), а если он нерадив, — то от изменений высоких, и при помощи закваски оной благодати, бывшей в естестве нашем».

И иной говорил: «Избери себе делание усладительное, непрестанное бдение по ночам, во время которого все отцы совлекались ветхого человека и сподоблялись обновления ума. В сии часы душа ощущает оную бессмертную жизнь, и ощущением ее совлекается одеяния тьмы, и приемлет в себя Духа Святаго».

И другой еще сказал: «Когда видит кто различные лица, и слышит разнообразные голоса, не согласные с духовным его занятием, и вступает в собеседование и в общение с таковыми, тогда не может он найти свободного времени для ума, чтобы видеть себя втайне, привести себе на память грехи свои, очистить свои помыслы, быть внимательным к тому, что к нему приходит, и сокровенно беседовать в молитве».

И еще: «Чувства сии подчинить власти души невозможно без безмолвия и отчуждения от людей, потому что разумная душа, будучи существенно соединена и сопряжена с сими чувствами и со своими помыслами, невольно увлекается, если человек не будет бодрствен в сокровенной молитве».

И еще: «О, сколько доставляет услаждения, как веселит, радует и очищает душу бодрствование — своим пробуждением вместе с молитвою и чтением! Сие наипаче знают те, которые во всякое время жизни своей в этом бывают занятии, и живут в самом строгом подвижничестве».

Посему и ты, человек, любящий безмолвие, сии указательные мановения отеческих словес положи пред собою, как некоторую цель, и к сближению с ними направляй течение своего делания. А прежде всего умудрись дознаться, что наипаче надлежит согласовать с целью своего делания. Ибо без этого не возможешь приобрести ведения истины; и этим потщись с преизбытком показать свое терпение.

Молчание есть таинство будущего века, а слова суть орудие этого мира. Человек-постник пытается — душу свою молчанием и непрестанным постом уподобить естеству духовному. Когда человек в Божественном своем делании отлучает себя на то, чтобы пребывать в своем сокровенном, тогда посвящается он в сии таинства, и служение его бывает исполнено Божественных таинств, а через оные — и невидимых Сил, и святыни господствующей над тварями Власти. И если некоторые отлучали себя на время, чтобы войти им в Божественные тайны, то были назнаменованы сею печатью. И некоторым из них вверяемо было, к обновлению стоящих на средней степени, обнаружение тайн, сокрытых в недоведомом Господнем молчании, потому что послужить таковым тайнам было бы неприлично человеку, у которого наполнено чрево и ум возмущен невоздержанием.

Но и святые не дерзали на беседование с Богом, и не возносились до сокровенных тайн, разве только при немощи членов, при бледном цвете лица от любви к алчбе и от безмолвного ума, и при отречении от всех земных помыслов. Ибо, когда, по долгом времени, в келлии твоей, среди дел труда, среди хранения сокровенного и среди воздержания чувств от всякой встречи, осенит тебя сила безмолвия, тогда сретаешь сперва радость, без причины овладевающую по временам душою твоею, и потом отверзутся очи твои, чтобы, по мере чистоты твоей, видеть крепость твари Божией и красоту созданий. И когда ум путеводится чудом сего видения, тогда и ночь и день будут для него едино в славных чудесах созданий Божиих. И сего ради в самой душе похищается чувство страстей сладостью сего видения, и в оном-то восходит ум еще на две степени мысленных откровений, находящиеся в следующем за ним порядке, начиная с чистоты и выше. Сего да сподобит Бог и нас! Аминь.

Слово 43. О разных предметах и о том, какая нужда в каждом из них

Чувство духовное такого качества, что принимает в себя созерцательную силу, подобно зенице телесных очей, имеющих в себе чувственный свет. Мысленное созерцание есть естественное ведение, соединенное с естественным состоянием: и оно называется естественным светом. Святая сила есть дарование солнца рассудительности, поставленного между светом и созерцанием. Природы суть нечто среднее, созерцаемое рассудительными при свете. Страсти суть как бы твердая какая сущность; они занимают середину между светом и созерцанием, и препятствуют при созерцании различать разнообразие вещей. Чистота есть светлость мысленного воздуха, недрами которого окрыляется внутреннее наше естество. Если ум нездрав в естестве своем, то недейственно в нем ведение, как и телесное чувство, когда от каких-нибудь причин повреждено, теряет зрение. Если же ум здрав, но нет в нем ведения, то без него не различает ум духовного, как и глаз, здоровый в целом своем составе, бывает нередко слаб по отношению к чувственному зрению. А если во всем этом сохранено что чему свойственно, но не близка благодать, то в деле различения останется все сие недейственным, как и в часы ночи, поелику нет тогда солнца, глаза бывают неспособны разбирать предметы. И когда все (т. е. и глаз и зрение) здорово и само в себе совершенно, и действует хорошо, и видит те вещи, которые не были различены или же не различаются, то сим исполняется сказанное: во свете Твоем узрим свет (Пс. 35, 10). Если же благодать мысленного Солнца бывает близка, возбуждает к желанию, поощряет и делает бодрственным, но нет в уме чистоты, то он подобен пустому воздуху, который непрозрачен от густоты облаков и темных веществ, удобно возносящихся к солнечному свету, веселящему нас сладостью видения его.

Поелику зрение нетвердо в различении, то и естество слабо в деятельности. Душе ощущать сладость воссиявающего над всем второго Солнца препятствует наложенное на нее телесное, которое закрывает собою озарения истины, так что они не доходят до нас. Итак, с понуждением сыскивается все это нами сказанное, и потому, что трудно в одном человеке найти все это в целой совокупности, без недостатка и укоризны, и потому, что не могут многие достигать совершенства в каком-либо духовном ведении. Недостаток же сей бывает по следующим причинам: по недостаточности разума, по беспорядочности воли, по несоответствующему цели положению, по оскудению чистоты, по неимению учителя и руководителя, по удержанию благодати (сказано: мужу скупому не лепо есть богатство и обладание великим (Сир. 14, 3)), по препятствиям от обстоятельств, от места и нравов.

Истина есть ощущение Бога, каковое вкушает в себе человек ощущением чувств духовного ума. Любовь есть плод молитвы; и от созерцания своего возводит ум к ненасытному ее вожделению, когда ум пребывает в молитве без уныния, и человек умом, только в безмолвных помышлениях, молится пламенно и с горячностью. Молитва есть умерщвление мыслей похоти плотской жизни. Ибо молящийся прилежно есть то же, что умирающий для мира: и терпеливо пребывать в молитве значит отречься человеку от себя самого. Поэтому в самотвержении души обретается любовь Божия.

Как от семени пота постов произрастает колос целомудрия, так от сытости — распутство, и от пресыщения — нечистота. При алчущем и смиренном чреве никак не проникают в душу срамные помыслы. Всякая поглощаемая снедь прибавляет собою влаг, и делается естественною в нас крепостью. И когда орудные члены, от происшедшего в них напряжения целого тела, делаются полными, и при этом случится увидеть что-либо телесное, или в сердце невольно возбудится что-либо вместе с помыслом, тогда от помысла внезапно приходит в движение что-то приятное, и распространяется по всему телу. Хотя ум целомудренного и непорочного в своих помыслах крепок, однакоже оным ощущением, происшедшим в членах, тотчас возмущается рассудок его, и как бы с высокого какого места нисходит он с своего места, на котором стоит; и святость помыслов его колеблется, и светлое целомудрие оскверняется мятежом страстей, вошедших в сердце при распалении членов. Тогда половина силы его изнемогает, почему можно сказать, что забывает он и первую цель надежды своей, и, прежде нежели вступит в борьбу, без борьбы оказывается пленником, без усилия врагов своих делается подчиненным похоти немощной плоти. Ко всему этому понуждает волю доброго человека сильное вожделение непрестанного насыщения. Хотя бы и твердо пребывал он в пристани целомудрия, однакоже, пресыщение склоняет его предаться тому, чего никогда не хотел бы он допустить в сердце свое. И как скоро уснет один помысл, окружает его сборище помыслов, заключающих в себе пустые и срамные мечты, и это чистое ложе его делает притоном блуда и позорищем видений. Когда же в упоении помыслов приобщится беседе с ними, то осквернит преподобные свои члены и без приближения жены. Какое море волнуется и кипит так от бури, как мятется ум, подвергшийся силе волн, от пресыщения чрева возбуждаемых на него морем плоти его?