Воспоминания - Андрей Фадеев

В 1864-м году, из служебных занятий Главного Управления, первый предмет по важности своей был об улучшении быта помещичьих крестьян в Закавказском крае. Совет в этом деле участия не имел; а производилось оно в особом Комитете, Великим Князем наместником, по приезде его учрежденном, в который и я был назначен членом. Но как заседания комитета происходили всегда вечером и продолжались иногда до поздней ночи, то меня, по старости, и особенно по слабости зрения, от личного присутствия уволили, а присылали проекты работ комитета к просмотру. Направление этих работ применялось по возможности к тому ходу этого дела, какой оно имело по России, с нужными изменениями по местным обстоятельствам. Много возникало толков, споров и препирательств по сему случаю, но наконец, к июлю месяцу, проект Положения был составлен, отправлен в Петербург, и там, в ноябре месяце, получил Высочайшее утверждение. По моему внутреннему убеждению, для помещиков Закавказского края оказано в этом деле более милости, а для крестьян едва ли не менее, чем вообще в Империи. Но как это была принятая уже система верховного правительства, то я и находил совершенно бесполезным входить по этому предмету в какие-либо споры и настаивать на своем мнении; тем более, что такая система по соображениям верховного правительства, мне неизвестным, может статься и была необходима.

Вообще с этого времени я решился не заниматься более никакими служебными проектами и предположениями, собственно от себя исходящими; ибо видел, что это ни к чему не ведет кроме могущих быть неудовольствий и неприятностей. В этом я удостоверился на опыте. Занятия в Совете состояли лишь по делам текущим, число которых, по распоряжению Великого Князя наместника хотя несколько и увеличилось против бывшего по учреждению князя Барятинского, но все же весьма незначительно.

Важнейшее событие в этом году — и даже во весь период времени нашего владычества за Кавказом — было совершившееся полное замирение края. Об этом событии столь много было говорено, что мне кажется излишним здесь распространяться о нем. Самое верное его изображение сделано, — не только по моему мнению, но и всех близко знакомых с этим делом, — сыном моим, в его «Письмах с Кавказа», помещавшихся в Московских Ведомостях 1864 и 1865 годов[124].

В июне я переехал с семьей на летнюю побывку туда же, где проводил лето уже много раз, — в полковую квартиру грузинского гренадерского полка, Белый Ключ. Боржом представлял некоторые неудобства, из коих главнейшее состояло в отдаленности от Тифлиса, а для меня далекие поездки уже сделались тягостны. Да к тому же здесь и то преимущество сравнительно с Боржомом, что климат мягче — хотя лето выдалось особенно дождливое — да и прогулки не так гористы, что и было нужно для моих ослабевавших ног. Только здешняя ключевая вода на меня вредно действовала, отчего и был неоднократно нездоров.

10-го июня Великий Князь наместник, отпраздновав торжественно в Тифлисе окончательное покорение Кавказа, прибыл также с семейством в Белый Ключ, для избежания Тифлисского зноя. Я часто бывал у Его Высочества, где находил постоянно благосклонный прием; также бывала и дочь моя Екатерина, которая с мужем своим всегда пользуется милостивым и любезным вниманием Великого Князя Михаила Николаевича и Великой Княгини Ольги Феодоровны. Я много прогуливался и ходил в церковь, что доставляло мне большое утешение. Попечениями полковых командиров, церковь устроена прекрасно, служение в ней очень хорошее, с отличными певчими. Книг для чтения я имел достаточно из полковой библиотеки; в обществе тоже недостатка не было: кроме местной публики, ежедневно являлось много приезжих; в штаб-квартире было более оживления и увеселений, несмотря на продолжавшуюся дурную погоду. Дочь моя с мужем и сын часто бывали на обедах, вечерах, балах у Великого Князя и у полкового командира Свечина, жившего широко и открыто. Вообще, было шумнее и суетливее обыкновенного, что, впрочем, мало нарушало установленный порядок моей жизни. 2-го июля, на общем приеме, приносили Его Высочеству поздравления с получением награды. Я опоздал, что послужило к лучшему, ибо застал Великого Князя одного; он принял меня с обычною своею приветливостью, долго со мною милостиво разговаривал и, при прощании, поцеловал, — чего на общем приеме не случилось бы.

В конце июля Великий Князь наместник с семейством отправился в Крым, для пользования морскими купаниями. Вслед за ними уехал туда же и сын мой, и многие разъехались. После того в Белом Ключе сделалось заметно тише и уединеннее. В сентябре и мы возвратились в Тифлис; а вскоре я был весьма обрадован, прочитав в Инвалиде о производстве сына моего в генерал-майоры. Он и сам, исполнив поручение, возложенное на него Его Высочеством, не замедлил своим приездом к нам.

8-го ноября, в день тезоименитства Его Императорского Высочества Великого Князя наместника, было торжественно провозглашено в Тифлисе освобождение помещичьих крестьян от крепостной зависимости. В тот же день я получил орден Белого орла, за мое в этом деле содействие. Это едва ли уже не была, в отношении к моим служебным наградам, последняя песнь лебедя.

Вот, наконец, наступил и 1865-й год. На все прошедшее время моей около семидесятилетней жизни, исключая детский возраст, я высказал все, что припомнил, все, что сохранилось в моих воспоминаниях о моем прошлом, могущего быть хотя несколько интересным. Далее продолжать эти воспоминания в последовательном порядке, кажется, уже будет не о чем, да и силы мало это позволяют. Остается лишь молиться Богу и спокойно ожидать той минуты, в которую Ему угодно будет призвать меня к себе. Но если жизнь моя еще некоторое время продлится, то не оставлю их, буду просматривать, исправлять и дополнять как в прошлом, так равно и впредь, если будет еще что-либо заслуживающее сообщения о том.

8-го января был для меня грустный день. Ростислав поехал за границу на несколько месяцев: он хотел познакомиться с Европой, которой еще никогда не видал; хотел заехать в Англию повидаться с князем Барятинским, неоднократно приглашавшим его к себе. Меня беспокоили неудобства его поездки, на пароходах в зимнее время, медленность сообщений и получения писем; боялся за его здоровье, молил Бога, да благословит Он его! И умерял свою скорбь лишь одним средством, когда беспокойство брало верх, успокаивая себя молитвою: да будет воля Твоя. Но скоро аккуратное получение писем прекратило мою тревогу. Сын мой поехал из Поти пароходом на Трапезонд, Константинополь, мимоходом лишь чрез Грецию в Италию, где побывал в Неаполе, Риме, Флоренции, и чрез Ниццу проехал в Париж, где пробыл более месяца, а оттуда в Англию. Все время был здоров, не взирая на дурную погоду и морские треволнения.