Замри, умри, воскресни - Мэриан Кайз

Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:

— Пожалуйста, не мели чепухи.

— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:

— Местного доктора вполне хватит.

Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.

«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».

На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.

Я повернулась к маме.

— А здорово, когда подагры нет, правда?

В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.

Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.

— Ну, какие у нас проблемы?

За меня ответила мама:

— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?

Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.

— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.

— Меня чуть не убили, — сказала я.

Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.

— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.

— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.

— То есть я скоро опять впаду в депрессию?

— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.

— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.

Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.

— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.

— Например?

Мама была озадачена.

— Ну, не антидепрессанты, а наоборот? Как это назвать?

— С ней все в порядке.

— Но она невыносима. А больше всего меня волнует, как эти ее восторги отразятся на ребенке.

— На той девочке, что кричит на овец? Она не производит впечатления ребенка, перенесшего психическую травму. И если честно — тот факт, что после такого шока ее мама пребывает в хорошем настроении, ей только на пользу.

Я победным жестом сжала кулак. Беспокойство за Эму не оставляло меня ни на миг, и сейчас я была счастлива узнать, что — по чистой случайности — делаю то, что лучше для ребенка.

— Не волнуйтесь, — успокоил маму доктор Лотт, — эйфория у Лили скоро пройдет.

— А пока — что нам делать?

— Она, кажется, писательница? Посоветуйте ей сесть и обо всем написать. Уговорите, если не послушает. Начнет писать — по крайней мере, говорить перестанет.

Он еще и договорить не успел, а я уже схватила ручку и тетрадь и написала: «Грейс проснулась и убедилась, что и в эту ночь самолет не рухнул ей на голову». Неплохое начало, подумала я.

И следующий абзац был хорош. Грейс пошла принять душ и не обварилась кипятком; съела тарелку хлопьев — и не подавилась; включила чайник и не погибла от удара током; сунула руку в ящик с инструментом, но не пропорола ножом вену; вышла из дома, но не поскользнулась на огрызке яблока и не угодила прямо под колеса мчащегося автомобиля. По дороге на работу автобус не попал в аварию, рака ушной раковины из-за мобильного телефона у нее тоже пока нет, и на работе на ее стол не упал с неба кусок метеорита. И все это — до девяти часов утра! Тут же родилось название — «Зачарованная».

Все заняло меньше пяти недель. Все это время мы с Эмой жили у мамы, и я по пятнадцать часов в день сидела за маминым компьютером и стучала по клавишам. Пальцы не поспевали за потоком слов, выдаваемым моим мозгом.

Когда стало ясно, что меня захватило не на шутку, мама взяла на себя все заботы об Эме.

В те дни, когда ей нужно было на работу (она работает на полставки — рассылает фартучки с эмблемой «Национального достояния» из находящегося неподалеку старинного имения), она просто брала Эму с собой. А в другие дни они гуляли с Эмой по полям, рвали весенние полевые цветы и превращались (по ее словам) в «женщин, резвящихся вместе с овцами». А я была предоставлена сама себе и могла перенести свой рассказ из головы в компьютер.

Мою героиню звали Грейс — довольно примитивный выбор, согласна, ведь Грейс значит «милость господня», но все же лучше, чем Лаки — «везучая». Она стояла в центре запутанного любовного сюжета (не треугольника, а шестиугольника — во как!), разворачивающегося на фоне тех страшных вещей, которые нас минуют.

В тот первый вечер я читала маме и Эме вслух то, что успела написать за день.

— Дорогая, это чудесно! — сказала мама.

— Грязь! — согласилась Эма. — Гадость!

— Это просто замечательно. И столько оптимизма!

— Но ты — моя мама, — заметила я. — Мне нужно чье-то объективное мнение.

Я бы не стала тебя обманывать, дочка. Я не из таких мамаш. — И блаженно добавила: — Надеюсь, ты не считаешь меня бездушной из-за того, что я вызвала тебе врача. Я просто за тебя тревожилась.

— Я все понимаю.

— Между прочим, Антон снова звонил, он жаждет видеть Эму.

— Нет. Ему сюда нельзя. Мне врач запретил. Я могу сделать что-то резкое.

— Ты же не можешь отказать ему в праве видеться с ребенком, тем более что она чуть не погибла. Лили, нельзя быть такой эгоисткой.

Неважно, что там хочет Антон, но об Эме я должна была подумать. Хотя недавнюю травму она и перенесла со своей обычной самонадеянностью, регулярное общение с отцом было ей жизненно необходимо.

— Ладно, — проворчала я угрюмо. Как девчонка.

Мама вышла из комнаты, но быстро вернулась.

— Завтра утром он приедет. Просил передать тебе спасибо.

— Мам, сегодня, когда приедет Антон, ты сама ему открой и отдай Эму, я не могу.

— Это еще почему?

— Потому что, — повторила я, — мне врач не рекомендовал резких движений.

— Каких таких резких движений?

— Резких — и все тут. Пусть сначала эта адреналиновая лихорадка — или как там? — пройдет, тогда я смогу с ним видеться.

Она была недовольна. И рассердилась еще больше, когда я задернула в спальне шторы, чтобы не наделать ничего резкого при виде Антона. Я с головой ушла в запутанную любовную историю Грейс с ее счастливыми избавлениями и ждала, пока пройдет время.