Сложенный веер - Сильва Плэт

В Лалу были более или менее влюблены все учащиеся мужского пола. А она благоволила Кори. Который в силу своего аккалабатского происхождения был влюблен как раз менее всех. Однако с первого дня на Когнате он оказался под ее ненавязчивым, ласковым покровительством. И за день до его первого на Когнате альцедо, когда он судорожно соображал, кто из соседей — Бьорн или Мидори — нанесет меньше вреда его драгоценному оперению, Лала пригласила Кори к себе. Спокойно сообщила о поступившей от его отца по дипломатическим каналам просьбе, разложила на столике свиток, который шутливо окрестила «инструкцией по уходу», и велела раздеться.

С тех пор Кори стал вхож в дом — густо пахнущую свежим деревом и горячими пирогами бревенчатую усадьбу в получасе езды на снегоходе от колледжа. Во дворе усадьбы носились друг за дружкой или дремали, свернувшись калачиком, ездовые собаки — знаменитые когнатские сневы, не боящиеся ни льда, ни мороза, ни ветра. В камине всегда рокотал живой огонь, хозяйка, несмотря на свою небесную бестелесность, готовила вкусно, и Кори никогда не отклонял приглашений, хотя одноклассники смотрели на него странно и шептались по сторонам, а Мидори и Бьорн даже пытались вслух отпускать сальные шуточки по поводу и без. Парочки демонстраций того, как работает внутреннее время даров Аккалабата в боевом режиме, хватило, чтобы заткнуть рот даже самым неуемным пошлякам.

Сам Кори о причинах столь нежного к себе отношения не задумывался, терпел прикосновения прохладных пальцев ко лбу, легкие объятия при встрече, не обращал внимания на то, как туманились глаза его прекрасной хозяйки, когда он прощался рано утром и уезжал в колледж. Лала много расспрашивала об Аккалабате, внимательно слушала, и Кори было с ней хорошо.

Когда пришло известие о гибели отца, Кори впервые отправился к Лале сам, без приглашения, и был поражен тем, насколько близко к сердцу она приняла его горе. Он не плакал — она пролила слезы за него, старательно пряча от мальчика красные глаза. Она его не утешала — будущий лорд-канцлер Аккалабата не нуждался в словах сочувствия. Просто сидела рядом, обняв Кори одной рукой, и они вместе смотрели на пламя камина. Искорки улетали в трубу, и, казалось, вместе с ними улетала вся прошлая жизнь, и как черный пепел вставал и разворачивался загадочными силуэтами вдоль задней стенки камина, так разворачивалась перед Кори жизнь новая, взрослая.

Он улетел на следующий день на Аккалабат, вместе с Медео и Элджи стоял перед королевой, сопровождал рыдающую мать во главе траурной процессии, сидел у ее кровати утром, когда она, растрепанная, жалкая, какой он ее никогда не видел, металась по мокрой подушке, не в силах даже взять с тумбочки кружку с водой, и шептала без перерыва: «Сид! Сид! Зачем ты? Я во всем виновата». И еще много странных слов, пока не пришел тейо Тургун, и не отхлопал ее по щекам, и не выгнал их, перепуганных, в каминный зал, где на столе лежал свиток — письмо от королевы с приказом определиться до завтра, кто из них будет наследовать дариат, и подтверждением права Кори на лорд-канцлерский титул.

Элдж тогда вытаращил глаза: он ничего не знал. Но Кори его успокоил: забирай себе главный замок и ступай на свой Анакорос, нам с Медео хватит крепости на холмах. Она поновей и попроще, но для лорд-канцлера, которому большую часть времени все равно придется проводить в столице, вполне подходит. Надо только привести в порядок маму, чтобы она явилась к королеве и обсудила с ней наше решение. Тейо Тургун только хмыкнул, слушая Кори, пробормотал под нос: «Что они там с ними делают на этой Когнате?» — и велел мать до вечера не тревожить: «Я сам с ней поговорю».

Леди Хелла вышла к обеду, как всегда, безукоризненно убранная, со сложной прической и лучшими драгоценностями дома Эсилей на шее и на руках. Обычным своим ровным голосом расспрашивала Элджи об Анакоросе, а Кори о его успехах на Когнате, нахмурилась на Медео, который ел по обыкновению торопливо, хватая еду руками, и пригрозила запереть его на год в корпус на исправление. Медео привычно схамил и заслуженно получил по губам. Кори облегченно вздохнул: ничего не изменится, мама справится, Элджи молчит и разглядывает пол, как обычно, Медео выводит всех из себя. Только отца больше нет, и место его во главе длинного стола на разлапистых ножках не занято. Велено было закладывать лошадей: леди Хелла назавтра намеревалась отправиться во дворец.

— Кори, чем ты расстроен? — он не собирался жаловаться, но Лале не смог не рассказать. Точнее, он не рассказывал, просто сунул ей в руку два письма — распечатку электронного элджиного и свиток Медео — и спрятал взгляд, отошел к окну, стал смотреть на ледяную гору, с которой с визгом и хохотом скатывались первоклассники. Лала закончила читать, подошла сзади, руки положила на плечи, носом уткнулась в волосы. Стало тепло и уютно.

— Поедем ко мне, хочешь?

— Хочу.

Полчаса на снегоходе сквозь сугробы, никогда не тающие в низине, где расположен академический кампус, напрямик через заснеженный лес, по пустынной равнине с одинокими усадьбами, от которых доносится собачий лай и тянет каминным дымом. Меховой орад промерзает насквозь, даже под плотно застегнутый капюшон забивается белая крошка. Руки даже в кабине немеют, плотные клубы пара вырываются изо рта. Можно не разговаривать.

Лала сосредоточенно вглядывается в хорошо накатанную колею: здесь, на равнине, живут практически все наставники Академии. Им, выросшим на Когнате, такая дорога не в тягость, а в радость. Не случайно путь не огибает небольшие пригорки, а карабкается на них, а дальше — снегоход летит, как с трамплина, и плюхается на снежную поверхность, поднимая белые брызги. Лала взвизгивает от восторга, и Кори, несмотря на свое мрачное настроение, не может удержаться от улыбки, глядя на ее лицо. «Интересно, как бы она реагировала на полет? Жалко, что здесь так холодно, и я не могу взять ее с собой в небо», — не в первый раз думает он.

Въехав во двор усадьбы, Лала тормозит так же резко, как стартовала из гаража академии. Мотор взревывает, и снегоход по инерции описывает огромный круг, немного заваливаясь на бок. Собаки — белые, рыжие, черные — с лаем бросаются врассыпную. На Когнате никогда не запирают ворота: на каждой усадьбе есть надежные четвероногие сторожа, да и кому из чужих придет в голову забираться в такую даль? Зато двери и ставни в домах впечатляют своей основательностью: они — преграда не для незваного гостя, а для мороза.

Какой-то, по мнению Кори, полный кретин написал в Классификаторе разумных рас Вселенной, что когнатяне — одна из самых неравномерно развитых цивилизаций. Разработав фантастическую технологию использования энергии Эгиталоса — светила Когнаты, имея в своем распоряжении химические и физические лаборатории, создающие все новые и новые материалы с заданными свойствами, главное из которых — морозоустойчивость, эти чудаки греются у каминов в своих деревянных усадьбах, гоняются на лыжах за пушным зверем, и никакие вопли зеленых по всей Конфедерации не заставят их отказаться от шуб из натурального меха. Действительно, крошечная пирамидка, за принцип действия которой ситийцы отвалили правительству Когнаты половину своего военного флота (но так и не смогли, даже имея в руках прототип, запустить серийное производство), установленная на крыше, способна освещать и отапливать в шестидесятиградусный мороз многоэтажный дом или километровую теплицу с тропическими растениями.